Наш тяжелый корпусный артиллерийский полк прибыл 17 декабря в район Хотинена, к так называемой линии Маннергейма. Двухсуточный тяжелый переход с боем был совершен

без сна и отдыха. Мы были сильно утомлены, но не теряли бодрости.

Быстро разобрали лопаты, ломы, кувалды, кирки-мотыги, топоры и принялись за оборудование огневых позиций, выворачивая из мерзлой земли камни с такой энергией, что если бы пришел кто-нибудь посторонний и посмотрел, то обязательно сказал бы про нас: во-первых, это высококвалифицированные землекопы и каменщики, а во-вторых, все только что вернулись после длительного отдыха.

Как всегда, у нас быстро была сделана обычная трассировка для орудия и вырыты ровики для расчета. К вечеру выкопали землянки, оборудовали их тремя накатами из бревен, что защищало нас не только от пуль и осколков, но и от вражеских снарядов малого калибра.

В первый день нам мало пришлось пострелять по белофинской артиллерии. Но зато на второй день мы уже по-настоящему показали врагу всю мощь советских тяжелых орудий.

О нашей артиллерийской стрельбе финские пленные из резервистов отзывались так: “В какие бы доты и укрытия мы ни прятались, — не было спасения от вашего огня. Если даже ваши снаряды и не поражали нас своими осколками, то все равно организм человека не выдерживал силы взрывов: из ушей, носа и рта лилась кровь”.

Стреляли мы много и довольно метко, неоднократно давая прямые попадания в доты, расположенные в 6 — 7 километрах от наших огневых позиций. Но одного, двух и даже десятка снарядов было недостаточно, чтобы разгромить дот и полностью заставить его замолчать. Поэтому выброшенные нами за несколько дней тысячи килограммов стали не дали желательного эффекта. \319\

И тогда — это было 19 января — командование решило поставить тяжелое орудие на несколько сот метров от дота и прямой наводкой разбить его.

Об этом узнали мы, расчет первого орудия 5-й батареи.

Кто поедет выполнять эту задачу — неизвестно. Приказа никому еще пока нет. В первую же свободную минуту мы собрались в землянку обсудить этот вопрос. Решение у всех одно: немедленно составить рапорт и просить командование части, чтобы эту почетную и ответственную боевую задачу доверили нам, расчету первого орудия 5-й батареи. Опасались лишь одного: не доверят нам эту задачу, поскольку все мы из приписников, а в части было много орудийных расчетов целиком из кадрового состава. Но мы успокаивали друг друга: ведь хотя мы и “приписники”, но наше орудие по быстроте и точности стрельбы считается передовым в полку.

Рапорт тотчас же был составлен и подписан всеми номерами орудийного расчета. В рапорте мы поклялись, что доверие командования, доверие народа и любимого Сталина оправдаем с честью и выполним задачу только отлично.

Когда принесли рапорт в штаб части, то оказалось, что туда уже поступило двенадцать таких рапортов. Расчеты других орудий раньше нас узнали о предстоящей опасной задаче. Я не суеверный, но подумал — наш рапорт по счету тринадцатый. Чортова дюжина! Вот нам и не повезло.

Огорченный, я обратился к комиссару части орденоносцу тов. Мартынову.

— Товарищ батальонный комиссар, мы поздно узнали и поэтому опоздали. Идти сейчас к бойцам с отказом — это лучше не ходить.

Он мне говорит:

— Не волнуйтесь, поедете вы, — так и передайте бойцам. Окончательный ответ — завтра.

— Есть так передать!

А сам думаю: комиссар, наверно, всем так говорит.

С нетерпением ждали завтрашнего дня. Комиссар свое слово сдержал в точности. Нашему орудию — первому — было доверено прямой наводкой громить белофинские логовища — доты. Все мы чувствовали себя именинниками. Днем еще раз проверили орудие, все до винтика, пришили к гимнастеркам свежие воротнички, чисто выбрились. С наступлением темноты отправились на намеченную огневую позицию, чтобы под прикрытием ночи оборудовать ее, до рассвета подвезти на тракторе орудие и с рассветом взяться за выполнение боевой задачи.

Ползком, с инструментами, добрались до огневой позиции. При 40-градусном морозе дружно взялись за работу под орудийный гром и пулеметную трескотню. Хотя эта музыка \320\ и не такая уж веселая, но настроение у всех было замечательное, работа как-то особенно спорилась.

Огневая позиция готова. Теперь предстояло самое сложное дело — подвезти на тракторах орудие и поставить его перед носом белофиннов так, чтобы они не заметили. Чтобы замаскировать движение орудия и самую установку его на огневой позиции, одному дивизиону было дано задание — вести непрерывный огонь по дотам.

Но и это не помогло. Когда орудие подъезжало к огневой позиции, белофинны услышали стук тракторов и в темноте открыли по нас минометный, пулеметный и артиллерийский огонь.

Стреляли они хоть и много, но неважно. Их снаряды ложились вправо, влево, перелетали, недолетали.

Нам удалось благополучно подвезти и установить орудие. Снаряды заготовлены, огневой расчет весь на своих местах. Ждем лучшей видимости, рассвета.

Когда чуть-чуть забрезжило, стали смутно вырисовываться очертания дота. Рассветало медленно. Ночь словно нехотя уступала место ясному морозному дню.

Выбираю ориентиры, на глаз прикидываю дистанцию и ставлю прицел, беру перекрестье панорамы на ориентир (остро заточенный кол впереди в проволочном заграждении), замечаю, как оно лежит на ориентире, выбираю запасные ориентиры, кладу перекрестье панорамы на них, замечаю. Установку панорамы перевожу на основной ориентир. Докладываю:

— Орудие готово.

Командир батареи старший лейтенант Трунов подает команду:

— Огонь!

Первый снаряд — мимо. Беру поправку: опять мимо. Беру поправку на волосок, на полволоска. Все мимо! Ругаю себя, как только умею. А потом опыт показал, что пока орудие не укрепилось, оно прыгает, перемещается, а я на эти перемещения поправки не брал.

Восьмой снаряд угодил уже прямо в дот, в башню с амбразурами. За ним туда же летят девятый, десятый и т. д. Смотрю — башня не падает. Навожу под башню, выпускаю десятка три снарядов, разбиваю амбразуру, крепление башни, затем даю выстрел по самой башне... и она падает с дота.

С первого же нашего выстрела по доту белофинны словно с ума сошли. Они открыли по нашему орудию бешеную стрельбу из нескольких батарей шрапнелью и гранатой, минометный и пулеметный огонь. Тяжелые снаряды рвались справа, слева, сзади, спереди. Но мы работали без малейшего замешательства. Мешали нам только снаряды, которые разрывавались \321\ впереди, поднимая вверх огромные столбы снега и земли. Это затрудняло наблюдение за дотом и ориентиром.

Двумя тяжелыми снарядами разбило наш бруствер. Несколько раз нас засыпало комьями мерзлой земли, поднятой разрывом, но каждый боец уверенно продолжал делать свое дело, горя желанием скорее разбить логовище врага, решить боевую задачу отлично!

Ящичному А. И. Головкину осколком снаряда разрезало щеку, кровью ему залило всю фуфайку и брюки; потом кровь перестала литься и запеклась на щеке. Мы были так увлечены стрельбой, что никто не заметил ранения Головкина, не заметил его и сам Головкин.

Снарядному Е. К. Булахову разбило осколками руку. Ему предложили немедленно эвакуироваться с огневой позиции, над которой хлестала свинцовая гроза. К тому же с одной рукой он был нам плохим помощником. Булахов уйти отказался и продолжал работать здоровой рукой. В течение всей стрельбы с нами находились наши непосредственные начальники: командир 2-го дивизиона старший лейтенант Лебедев и командир батареи старший лейтенант Трунов.

Когда мы выпустили последние снаряды по доту, тов. Лебедев сказал: \322\

— Задача выполнена отлично!.. К вечеру мы вернулись на свои старые, закрытые, огневые позиции. Нас все поздравляли и считали счастливцами. Да, мы действительно были счастливы, так как с честью выполнили свои обязательства, причем без единой потери.

В этот, навсегда памятный для нас день орудийный расчет работал в следующем составе:

За командира орудия — помощник командира взвода Леонтьев Петр Михайлович, слесарь 1-го граммофонного завода (ныне Герой Советского Союза).

Наводчик — Яковлев Василий Николаевич, директор одного из ленинградских ресторанов (ныне Герой Советского Союза).

Замковый — Банеев Леонид Павлович, ленинградский кровельщик (награжден медалью “За отвагу”).

Снарядный — Булахов Ефим Кириллович, литейщик завода “Центролит”, Ленинград (награжден медалью “За отвагу”).

Зарядный — Блинов Иван Иванович, завхоз 1-й ленинградской школы Ленинского района (награжден медалью “За отвагу”).

Установщик — Вайнелович Антон Викторович, грузчик Ленинградского порта (награжден медалью “За боевые заслуги”).

Ящичные — Головкин Андрей Иванович, рабочий артели “Выборгский обувщик” (Ленинград), и Бунеев Антон Семенович, грузчик Ленинградского порта (награжден орденом Красной Звезды).

Тракторист — Ворона Андрей Тарасович (награжден медалью “За отвагу”).

Весь состав расчета — приписной, мобилизованный в Красную Армию в 1939 году. * * *

С того памятного дня прошло две недели, как мы не выезжали для стрельбы прямой наводкой.

8 февраля 1940 года мы опять получили эту любимую работу. На этот раз нам дали задание разгромить не один, а несколько дотов.

Командир дивизиона тов. Лебедев и командир батареи тов. Трунов выбрали очень удобную огневую позицию; с нее можно было разбивать доты, расположенные справа, слева и впереди. Но белофинны стали в это время еще злее. Когда тт. Лебедев, Трунов, инструктор пропаганды полка политрук Лапанов, замковый Банеев, снарядный Панягин, помощник командира взвода Леонтьев и я поползли к огневой позиции, белофинны осыпали нас стальным градом. Приходилось по пути неоднократно зарываться в снег. Нужно было добраться в намеченное место, разрыть снег, чтобы подготовить площадку для орудия, и опять — самое сложное (сложнее, чем в первый \323\ раз, когда мы работали в темноте) — подвезти при дневном свете орудие на тракторах и установить его.

Во время подготовки огневой позиции выбыл из строя снарядный В. В. Панягин. Ему пулеметной очередью, когда он лежа разрывал снег, пробило грудь и живот. Он был еще жив, но в безнадежном состоянии. Мы хотели положить его на лыжи и эвакуировать к своим.

— Не несите меня никуда, — возражал наш славный товарищ, — не теряйте времени... Бейте гадов крепче!.. И это были его последние слова. Мы доставили его на медицинский пункт, где он скончался.

Орудие установили быстро, несмотря на сильный огонь противника. Для стрельбы прямой наводкой мы теперь уже имели опыт. Со второго же выстрела снаряд ударил в дот, за ним еще и еще.

Из дота выбежали белофинны, по ним вели огонь наши малокалиберные пушки. Оставшаяся часть белофиннов побежала обратно в дот искать спасенья. Тогда я им подарил еще гостинец, который, видимо, оказался им не по зубам. Несколько человек выскочило из дота, но далеко не ушел ни один. Так всеспасающее логовище превратилось для них в могилу.

Враг сосредоточил по орудию сильный артиллерийский, минометный и пулеметный огонь. Но расчет смело и уверенно \324\ продолжал свою работу. Разгромив один дот, мы перенесли огонь на второй и тоже вывели его из строя.

Сгустились сумерки, ориентиров не видно, работу надо заканчивать. Нужно снять орудие, чтобы отвести его подальше в тыл, а завтра до рассвета опять поставить на то же место, Белофинны стали этому яро препятствовать. Они создали заградительный огонь и беспрерывно освещали ракетами место, Где находилось орудие. Они явно рассчитывали блокировать нас. Сделать это было нетрудно, потому что ни справа, ни спереди, ни слева не было поблизости наших подразделений, передовые подразделения пехоты находились метрах в ста сзади нас. Снятием с огневой позиции руководил инструктор пропаганды полка политрук Лапанов. Выставили вперед дозоры. Дело идет туго; освещаемые ракетами, мучаемся час-два под огнем белофиннов. Оказывается: поскольку у нас не было никакой трассировки, мы не могли на мерзлой земле укрепить орудие, и оно прыгало при выстрелах. От подпрыгивания и сильных ударов о землю получился перекос станины, а это не давало возможности перевести орудие из боевого положения в походное. Возились мы часа три. Это было самое неприятное испытание. Когда стреляют по тебе и ты отвечаешь, то мало заметен вражеский огонь, но когда стреляют только по тебе, а ты молчишь, — ощущение весьма противное.

За ночь нам сменили орудие. 9 февраля ночью мы поставили его опять на то же место и с рассветом начали расстреливать дот. Белофинны снова обрушились на нас огнем, еще более жестоким. Но мы продолжали уверенно выпускать снаряд за снарядом. Из дота вверх взлетала какая-то рухлядь, корзины, кровати, тряпки, а вместе с ними и белофинны.

В это время меня окликнул наблюдавший за боем политрук Лапанов. Я подполз к нему, смотрю: у него разбиты противогаз и стоявшая рядом автоматическая винтовка, но сам отделался счастливо, не получив и царапины. Он сидел в воронке, и возле него упало два снаряда — один на расстоянии одного метра, а другой — еще ближе.

— Видишь, как финн шутить начал. Но нас — сталинцев — не возьмешь! — сказал, обращаясь ко мне, тов. Лапанов.

— Ну, правильно, — говорю я ему.

Затем он показал мне бугорок. Это был дот. Там что-то зашевелилось, амбразуры не видно, огонь ведется с правой стороны, — амбразура, видимо, там же. Рассматриваем в бинокль и обнаруживаем ее.

— Давайте так, — говорит тов. Лапанов, — чтобы с первого же выстрела заклепать амбразуру.

— Можно, — говорю, — это не то, что в первый раз. Сейчас будем бить по заказу в любую точку дота. \325\

Выбрал я ориентир в направлении этого дота, ввел нужную поправку в установку угломера. Выпустил снаряд, смотрю — он в амбразуре. Хорош!

Так, в течение нескольких дней, с 6 по 16 февраля, мы, меняя огневые позиции, разбивали в этом районе доты, превращали эти железобетонные спасительные убежища белофиннов в их могилы.

В самые напряженные моменты никто из нас не думал о себе. Все были охвачены одним стремлением — как можно лучше выполнить боевую задачу. Однажды, когда по станинам орудия колотили осколки вражеских мин и цокали пули, замковый Леонид Павлович Банеев обратился ко мне с такими словами:

— Пусть ребята уйдут в укрытия, в воронки, а мы с тобой будем вести огонь вдвоем. Если погибнем, то только двое. Зато остальные смогут после стрелять.

В таких случаях мы так и поступали, — вели огонь вдвоем. Часто нам помогали помощник командира взвода Леонтьев или Боровиков, командир орудия.

Старшина батареи Киселев ползком, и всегда вовремя, доставлял нам пищу и спецпаек. Если старшина видел, что некоторые из расчета выведены из строя или затормозилась доставка снарядов к орудию, он снимал полушубок, оставался в одной фуфайке и помогал нам до тех пор, пока орудие не снималось с огневой позиции. Когда что-нибудь заедало у орудия, артиллерийский техник Миненков здесь же на глазах, под огнем врага, быстро устранял неисправность.

Каждый день белофинны выпускали по нас сотни снарядов и мин, тысячи пуль. Но что бы враги ни делали, они не в силах были остановить нашу боевую работу.

Остановить нас могла только смерть, и больше ничто, потому что мы были полны неистребимой ненависти к врагам и беззаветной любви к своей великой Родине, партии большевиков, родному Сталину. \326\