Статью предоставили Марина и Игорь Петровы
сотрудники Куркийокского краеведческого музея.


Журнал “Север” № 11-12, 2002 г.

Финские военнопленные второй мировой войны.


© В.Б. Конасов


Виктор Борисович КОНАСОВ родился в городе Великом Устюге. Учился в педагогическом училище, служил в армии.

Закончил исторический факультет Вологодского государственного педагогического института. Работал в училищах и школах Вологды.

Защитил кандидатскую и докторскую диссертации. Известен своими трудами в области военного плена, автор более 100 книг и научных статей, опубликованных в России и за рубежом. Проректор по научной работе Вологодского института развития образования, профессор, доктор исторических наук. Избран академиком Академии военно-исторических наук, руководителем Северного отделения Центра военной истории Института Российской истории РАН.

События 105-дневной советско-финляндской войны (30 ноября 1939 г. — 12 марта 1940 г.) долгое время замалчивались. Скорее всего потому, что эта война не принесла славы русскому оружию. В планы Кремля входило не столько обеспечение безопасности советских границ в районе Ленинграда, сколько приведение к власти так называемого правительства Финляндской Демократической Республики — правительства во главе со ставленником Москвы, секретарем исполкома Коминтерна Отто Куусиненым. СССР был признан агрессором и исключен из Лиги Наций. Слишком дорогой ценой досталась победа: убито, пропало без вести и умерло от ран почти 127 тысяч человек, получили тяжелые ранения, контузии и обморожения без малого 265 тысяч человек. Несложный арифметический подсчет показывает, что каждый день страна теряла более 1 200 человек убитыми и более 2 500 покалеченными. А между тем И.В.Сталин, словно готовя страну к еще более жутким испытаниям, на совещании командного состава РККА 17 апреля 1940 г. многозначительно произнес: “Финнов победить не Бог весть какая задача”.(1)

Готовясь к быстрой, победоносной войне с Финляндией, органы НКВД намечали разместить в плену, как минимум, 26 500 солдат и офицеров. Для этого по приказу наркома Л. П. Берии от 1 декабря 1939 г. предписывалось развернуть девять приемных пунктов в Карелии, Мурманской и Ленинградской областях. В Ивановской, Смоленской, Сумской, Вологодской областях, а также в Мордовии и Карелии для приема военнопленных выделялось по одному лагерю.(2) Однако за все время войны в советском плену оказалось не более 900 финнов, всех их встречал и провожал Грязовецкий лагерь в Вологодской области. Остальные пять за ненадобностью пришлось распустить.

Не отягощенные религиозным дурманом, местные власти решили разместить пленных в стенах бывшего Корнильево-Комельского монастыря в 7 км от Грязовца. В канун нового 1940 г. три каменных корпуса и семь деревянных зданий ощетинились двумя рядами колючей проволоки. Выросли часовые вышки, а дорогу к некогда святой обители перекрыл шлагбаум. Кажется, все было готово к тому, чтобы новоявленный лагерь принял согласно разнарядке 2500 солдат противника. Однако к 7 января 1940 г. из приемного пункта военнопленных в Сестрорецке в бараки Корнильево-Комельского монастыря поступило всего 99 финнов (4 офицера, 16 младших командиров, 78 рядовых и один диверсант).(3) Всем прибывшим, дабы не простудились, налили по 100 граммов водки, угостили щами и гречневой кашей на подсолнечном масле, выдали на руки сахар. Столь трогательную заботу о военнопленных объясняют, как минимум, два обстоятельства. Во-первых, к вежливому обращению с разоруженным противником обязывала переданная по телеграфу инструкция НКВД. Во-вторых, теплый прием должен был помочь выполнить установку Москвы — убедить финских рабочих и крестьян, одетых в солдатские шинели, повернуть оружие против собственного правительства капиталистов-эксплуататоров.

По прошествии нескольких десятилетий бывший военнопленный Тадеус Сарримо так напишет о своем пребывании в Грязовецком лагере: “Ухаживали за нами хорошо. Раненым давали чистые бинты. Мы были сыты. Кормили в лагере хорошо. В комнатах у военнопленных был шкаф, где они хранили хлеб и сахар. Санитарные условия были хорошие. Вшей было очень мало. Ночью люди играли в карты и шашки. Днем не работали”.(4)

Впрочем, это, как и некоторые другие заявления явно идеализируют истинное положение вещей. Командированный в Грязовец по распоряжению заместителя наркома НКВД инструктор Управления по делам военнопленных А.З. Кальманович в своем отчете записал: “Помещения в лагере оборудованы нарами сплошной системы в один, два и три яруса без соблюдения требуемых в них проходов. Скученность контингента делает невозможным уборку помещений. На одного военнопленного приходится всего лишь 0,6 кв. м. жилой площади. Одеял и простыней для военнопленных нет”(5). Остался недоволен гость из Москвы и тем, что пленные не обеспечены шашками и шахматами, нет газет на финском языке, а опросные листы оформлены только на 58 военнопленных из 99 поступивших. Начальству пришлось доказывать, что одной переводчице Л.Р. Каупинен, откомандированной в лагерь несколько дней назад из Управления НКВД Карелии, справиться с таким объемом работы крайне сложно.

Оказавшись за колючей проволокой, пленные стали выражать недовольство по поводу того, что им не дают возможности переписываться с семьями. Действительно, советское руководство, не подписавшее Женевскую конвенцию об обращении с военнопленными 1929г., проигнорировало предложение президента Международного комитета Красного Креста Макса Губера, в котором выражалась готовность МККК быть посредником в передаче официальных справок о судьбе солдат, оказавшихся в руках противника. Между тем финские офицеры потребовали от руководства лагеря разрешить военнопленным переписываться с родственниками через нейтральные страны Эстонию и Латвию(6). Однако этот наглый, по разумению начальства, демарш белофинских провокаторов был оставлен без внимания.

Что касается питания военнопленных, то в одном из документов, к примеру, говорится, что старший повар А.С. Кузнецов был уволен с работы за систематическое “уменьшение порции и плохое качество приготовляемой пищи”. И конечно же, пленные, вопреки оптимистическому заявлению Тадеуса Сарримо, не только играли в карты и шашки, но и работали. Правда, все работы производились внутри лагеря. Финны кололи дрова, носили воду, чистили овощи на кухне, убирали лагерную территорию, ремонтировали бараки. Их труд фиксировал специальный журнал, в который заносилось количество отработанных каждым военнопленным часов и выполнение или невыполнение производственного задания. Кстати, не все горели желанием трудиться. Так, 28 марта 1940 г. рядовой Петер Сийтонен категорически отказался носить воду в баню. Не помогли ни уговоры своего же товарища военнопленного Луокканена, ни требование старшего по бараку В.С. Ушакова объяснить причины отказа. В итоге Сийтонен был арестован и отправлен на десять суток на гауптвахту. Вслед за ним вскоре отправился военнопленный Этергард Аарнс, также решивший не выходить на работу.(7)

Политработники и сотрудники оперативного отдела Управления военнопленных НКВД СССР увязывали подобные выходки с плохо организованной в лагере политико-воспитательной работой и наличием среди пленных большой прослойки шюцкоровцев — членов военизированной финской националистической организации. В телеграмме комиссара Управления по делам военнопленных полкового комиссара С.В. Нехорошева, адресованной комиссару Грязовецкого лагеря, говорилось: “В вашем отчете ничего не говорится ни о работе стенной печати, ни о руководстве работой комсомола. Почему бы партийной организации не поставить вопрос о необходимости повысить качество агитационно-массовой работы среди военнопленных?”(8)

Особое возмущение сотрудников центрального аппарата НКВД вызвал тот факт, что на изучение биографии “выдающегося деятеля всех времен и народов” товарища И.В. Сталина политработники лагеря отвели всего одно занятие, тогда как эта актуальная тема требует не менее 8 часов учебного времени”. Вразумляя подчиненных, полковой комиссар С.В. Нехорошев одновременно направил в Грязовец директиву о политической работе среди военнопленных. В этом документе вина за начавшуюся войну целиком возлагалась на “бывшее Финляндское правительство”. Выражение “бывшее правительство” употреблено в данном случае вовсе неслучайно. В Лиге наций нарком иностранных дел В.М.Молотов, ничуть не смущаясь, заявил, что СССР признает законным только народное правительство Финляндской Демократической Республики, с которым у него заключен договор о дружбе и взаимопомощи.

“Разъясните, что доблестная непобедимая Красная Армия, — говорилось далее в директиве, — имеет задачу освободить финский народ из-под власти политических картежников, агентов иностранного капитала, потопивших в море крови демократическую свободу трудового народа, превративших Финляндию в белогвардейскую, самую черную страну в Европе”(9).

По совету Москвы 27 шюцкоровцев, этих, по определению наркома обороны К.Е. Ворошилова, “вышколенных и натасканных на травле и ненависти к большевистской России членов белогвардейской организации”, начальник лагеря старший лейтенант госбезопасности Волков поместил отдельно от других военнопленных. Увы, не помогло. Финны неожиданно начали жаловаться на плохое питание и требовать увеличения хлебного пайка. Офицеры же, ссылаясь на свой долг заботиться о солдатах даже в плену, составили соответствующее заявление. Пришлось разъяснить, что “никакие ходатайства приниматься не будут, а о солдатах позаботится советское правительство”(10).

Проявляя служебное рвение, начальство изъяло у военнопленных Евангелие и шовинистическую литературу. Вместо этого им был рекомендован список трудов К. Маркса, Ф. Энгельса, В.И. Ленина, И.В. Сталина и его ближайших соратников В.М. Молотова и Л.П. Берии. Культурный уровень были призваны повысить произведения классиков мировой и русской литературы: М. Сервантеса, И. Гете, А.С. Пушкина, И.С. Тургенева, А.П. Чехова, других писателей и поэтов.

В январе-феврале и в начале марта 1940 г. в Грязовецкий лагерь почти ежедневно поступали небольшие партии финнов по 30-40 человек каждая. На 1 апреля в лагере находилось 598 человек. Помимо трех лейтенантов, шести прапорщиков, младших командиров и рядовых, среди пленных были добровольно воевавшие на стороне Финляндии шведские летчики — командир эскадрильи Пер Стегнер и прапорщик Оне Юнг (о судьбе Юнга, чей самолет был сбит под Ухтой, кинематографисты из Швеции не так давно сняли документальный фильм — прим. К.В.), а также две женщины — финки Урасмаа Сиркко-Лииса и Уутела Эстер Эрикки. Среди поступающих пленных то и дело встречались шюцкоровцы. Многие в ходе допросов заявляли о своей принадлежности к политическим партиям и общественным организациям Финляндии. Оказался в числе пленных и выходец из рабочих, член финской компартии рядовой Онни Сааринен, хотя, согласно сталинской установке о международной пролетарской солидарности, должен был бы сражаться на стороне народного правительства Отто Куусинена.(11)Мировое общественное мнение в своем большинстве реагировало на войну СССР с Финляндией негативно, правда, в ряде случаев эта реакция имела импульсивный характер. Особо отличались на поприще критики в адрес СССР буржуазные партии, требовавшие всесторонней помощи стране Суоми. Некоторые средства массовой информации беззастенчиво шли на дезинформацию и откровенный подлог. Так, агентство “Юнайтед Пресс” поместило на своих страницах фотографию двух рыдающих финских женщин, сыновья которых погибли в госпитале в результате варварской бомбардировки, учиненной русскими летчиками. Впоследствии, однако, выяснилось, что на снимке были изображены две американки, наблюдавшие за пожаром в Чикаго.(12)

Помещались на страницах буржуазных газет и всевозможные измышления об ужасах русского плена. В частности, по этой причине в штатное расписание Грязовецкого лагеря ввели должность фотографа. Он день за днем запечатлевал жизнь военнопленных за колючей проволокой, разумеется, исключительно в розовых тонах. На фотографиях можно было увидеть довольных и веселых финнов. Одни неспешно прогуливаются по лагерной территории, вторые азартно играют в шахматы и домино, третьи увлеченно читают в библиотеке книги и газеты, четвертые с аппетитом поглощают дополнительную порцию обеда. Трудно сказать, насколько эффективно использовались эти снимки в контрпропаганде, но их общее количество внушительно — 610 экземпляров.(13)

В феврале 1940 г. в Грязовец была командирована группа опытных политработников, оперативников и переводчиков под руководством старшего инструктора политотдела УПВИ НКВД батальонного комиссара Д.И. Лисовского. Дмитрий Иванович в отчете на имя своего начальника майора госбезопасности П.К. Сопруненко писал, что финны своим положением в плену довольны. Многие уже не верят в то, что за колючей проволокой их все равно ждет мучительная смерть, а поджог финских деревень и сел — дело рук красноармейцев.

Особенно благоприятное впечатление на инструктора из Москвы произвели собственноручно написанные заявления финских коммунистов и социал-демократов о солидарности с правительственной политикой СССР. В отчете приводится следующее заявление, которое сделал военнопленный Ясколайнен Хатски-Абель: “Положением в плену я доволен, тепло, пищи достаточно. Я состоял в социал-демократической партии, мой отец — коммунист. В наших газетах писали: “СССР ограбит финский народ и сделает Финляндию своей колонией. В Советском Союзе нет хлеба, русский народ голодает. Красноармейцы всех пленных убивают, в лучшем случае вас сошлют в Сибирь на каторгу”. Я понял, что все это обман. 6 декабря я узнал о народном правительстве, которое действительно защищает интересы трудящихся масс, и у меня возникла мысль о побеге на сторону Красной Армии”.(14)

Навязчивая идея легализовать народное правительство Финляндской Демократической Республики, “Договор о дружбе и взаимопомощи” с которой был опубликован в газетах “Правда” и “Известия” 3 декабря 1939 г., долго не покидала советское руководство. За неделю до окончания войны, т.е. 5 марта 1940 г., полковой комиссар УПВИ НКВД С.В. Нехорошев направил комиссару Грязовецкого лагеря старшему политруку Н.С. Сазонову пакет пропагандистских материалов на финском языке. Среди этих материалов были “Декларация народного правительства Финляндии”, карта границ Финляндии с Советским Союзом, являвшаяся приложением к договору, заключенному между правительством СССР и народным правительством Финляндии, а также “Обращение к солдатам финской белой армии”, сделанное бойцами и командирами 1-го корпуса финской народной армии. Кстати, граждан Финляндии в “народной” армии не было, корпус, которым командовал комдив Аксель Анттила, формировали из российских финнов и карелов в возрасте от 18 до 40 лет.

В “Обращении к солдатам финской белой армии” говорилось: “Освобожденный народ уже образовал для страны новое Финляндское Народное правительство и создал первый корпус — будущую финскую народную армию. Мы, солдаты финской Народной армии, приветствуем Вас — рабочих и крестьян, одетых в солдатские шинели финской белой армии. Мы воюем не против Вас, а против угнетателей финского народа. Долой врагов финского трудового народа — этих подлых бандитов, сжигающих крестьянские дома и рабочие жилища! Долой провокаторов войны — агентов иностранных империалистов! Долой правительство шайки банкира, дельца Рюти и “мясника” Маннергейма! К победе и славе, молодая финская народная армия, защитница жизней, жилищ и собственности всех трудящихся!”(15)

Однако к такой лозунговой пропаганде пленные финны были мало восприимчивы. Тем более, что 12 марта 1940 г. СССР подписал мирный договор с действительно законным правительством Финляндии. И теперь все усилия политработников были направлены на то, чтобы осуществить малореальную задачу — идейную перековку военнопленных в оставшиеся до репатриации дни. 25 марта 1940 г. лагерь получил звуковую кинопередвижку, и пленные каждый вечер смотрели такие фильмы, как “Мы из Кронштадта”, “Ленин в 1918 году”, “Ленин в октябре”, “Чапаев”, “Щорс”, “Великое зарево”, прославлявшие победы Красной Армии и могущество страны социализма.(16) К огорчению начальства эти кинокартины, даже с субтитрами на финском языке, какого-либо всплеска политических эмоций у военнопленных не вызывали. Люди, наблюдавшие действо на экране, просто отдыхали и наслаждались игрой актеров.

Не добились особых успехов и оперативники. В архивах Карелии не так давно обнаружены списки завербованных военнопленных, которых после соответствующей подготовки в 1941 г. забросили в Финляндию. Дальнейшее изучение документов показало, что эффективность работы новоявленных агентов была крайне низкой. Одни вскоре были арестованы, другие сознавались в своей вербовке и давали подробную информацию об их подготовке в советских разведшколах.

4 апреля 1940 г. в Выборге начала работать смешанная советско-финляндская комиссия по обмену военнопленными. Передача пленных осуществлялась главным образом на железнодорожной станции Вайниккала. Но предварительно подавляющее большинство финских военнопленных из приемных пунктов и лагерей направлялось сначала в Грязовецкий лагерь. Здесь шли последние приготовления к отправке на родину: оформлялись документы, оперативники пытались выявить в оставшееся время шпионов и диверсантов, медики старались срочно поставить на ноги больных. 19 апреля 577 финнов покинули стены Корнильево-Комельского монастыря. Накануне представитель СССР в смешанной комиссии по обмену комбриг В.Н. Евстигнеев телеграфировал начальнику 3-го отдела штаба Ленинградского военного округа: “Прошу перевезти 600 человек военнопленных финнов из лагеря на станцию Грязовец. Эшелон подать на станцию Грязовец Северной железной дороги из расчета, что он к 9 часам 20 апреля 1940 г. должен быть на черте границы у станции Вайниккала на железной дороге Выборг-Симола. Эшелон конвоем и продовольствием будет обеспечен лагерем военнопленных”.(17)

Из советского плена финны возвращались на родину как герои. Соотечественники встречали их цветами, воинские заслуги отмечались наградами, об узниках коммунистической России писала финская пресса. Несколько человек изъявили желание остаться в Советском Союзе и были отправлены в распоряжение компетентных органов в Москву. 10. мая 1940 г. в Грязовецкий лагерь поступила телеграмма: “Для доклада наркому немедленно нарочным вышлите характеристики на 19 военнопленных финской армии, отказавшихся переходить на финскую сторону, обязательно указав мотивы отказа”(18). Среди тех, на кого были запрошены характеристики, были Суутани Отто Матти, Маннонен Леви Микко, Пуссила Юрье Хейкки и другие финны, а также три гражданина Финляндии — русские по национальности.

Плен времен так называемой “Зимней войны” не был долог для финских солдат. Уже к маю 1940 г. все они оказались на родине. В книге учета Грязовецкого лагеря числятся имена и фамилии 600 человек, но в этом списке нет указаний на то, что кто-то из пленных финнов умер. Между тем из документов центрального аппарата НКВД следует, что в плену скончалось 13 граждан Финляндии, правда, по именам и фамилиям названы только трое умерших. Финская сторона считает, что цифра, приведенная в документах ведомства Л.П. Берии, занижена. Так или иначе, но место погребения даже 13 финнов до сих пор неизвестно.

22 июня 1941 г. войска фашистской Германии вторглись на территорию СССР. Началась самая кровопролитная битва в истории человечества. 26 июня войну Советскому Союзу объявила Финляндия. Правительство внушало народу, что договор с Москвой от 12 марта 1940 г. был навязан стране с позиции силы и что война Финляндии с СССР — это война за восстановление незаконно попранных границ, война за честь и независимость маленького государства. Выступить против Советского Союза была готова Карельская армия, в состав которой входили 13 дивизий и 3 бригады. Еще две финские дивизии были переданы в расположение немецкой армии “Норвегия”. Будучи союзницей фашистской Германии, Финляндия воевала против Красной Армии прежде всего на Карельском и Ленинградском фронтах.

Еще в самом начале войны СССР и Финляндия, получив телеграмму президента Международного комитета Красного Креста Макса Губера, договорились при посредничестве МККК осуществлять обмен списками военнопленных, оказывать им гуманитарную помощь, организовать переписку с родственниками. Однако вскоре правительство Советского Союза отказалось от услуг Международного комитета Красного Креста, поскольку собственные военнопленные по секретному приказу Ставки Верховного Главнокомандования № 270 от 16 августа

1941 года были объявлены предателями и изменниками Родины. Разрешать переписку врагам народа, обеспечивать их гуманитарной помощью — нет, на это Сталин и его ближайшее окружение пойти не могли! Для финских военнопленных данное обстоятельство оборачивалось крушением надежды на какую-либо связь с родиной. Ведь при отсутствии принципа взаимности в двухсторонних отношениях пленные не могут рассчитывать на помощь и поддержку со стороны своего государства.(19)

Количество финских солдат и офицеров, оказавшихся в руках Красной Армии в войну 1941 — 1944 гг. (в сентябре сорок четвертого Финляндия приняла решение выйти из войны), по данным НКВД, составило 2476 человек. Наибольшее количество финских военнопленных, как и в Зимнюю войну, было сконцентрировано в Вологодской области. Через лагеря, лагерные отделения, лагпункты и спецгоспиталя прошло 1972 финских солдата и офицера. В лагере № 158 в Череповце и его лагерных отделениях в Вологде, Устюжне, Чагоде побывало 1806 человек, в лагере № 150 в Грязовце — 79 человек и в лагпункте на станции Вожега — 87 человек.(20) Лечение военнопленные финны получали в спецгоспитале № 1825 и в спецгоспитале № 5091 (оба в Череповце). Тот и другой имели хирургическое, терапевтическое и инфекционное отделения. Периодически одних финских военнопленных переводили в Спасозаводской лагерь № 99 (Казахстан), Оранский лагерь № 74 (Горьковская область), Красногорский лагерь № 27 (Московская область), Бокситогорский лагерь № 157 (Ленинградская область), других — конвоировали в места заключения в Мордовскую АССР, Коми АССР и Особый лагерь № 5 НКВД СССР.

Все сведения о количестве пленных, месте их постоянного жительства, семейном и служебном положении, профессиональном и социальном статусе, партийной и политической принадлежности хранились в учетно-регистрационном отделе лагеря. Ниже приведены данные на финских солдат и офицеров, находившихся в Череповецком лагере № 158 по состоянию на 10 апреля 1944 года.(21)

Сведения о военнопленных

Всего содержалось235
в т.ч. по воинскому званию:Лейтенанты3
Кандидаты в офицеры1
Старшие сержанты1
Младшие сержанты16
Капралы26
Матросы1
Солдаты173
Гражданские лица14
Профессиональная принадлежность
в мирное время:
Разнорабочие54
Лесорубы25
Сельскохозяйственные рабочие24
Крестьяне, ведущие индивидуальное хозяйство23
Плотники19
Лица, не имеющие профессии8
Выходцы из сословия военных, интеллигенции и т.д. 82
Принадлежность к партийным и
общественно-политическим:
организациям
Шюцкор14
Социал-демократическая партия Финляндии6
Коммунистическая партия Финляндии4
Союз дружбы и мира с СССР2
Коммунистический союз молодежи2
Союз рабочей молодежи1
Партийная принадлежность не установлена206
Проживающие:В провинциальных городах и сельской местности200
В центральных городах35
Военнопленные примкнувшие к антифашистскому движению36

Одной из самых насущных сторон жизни военнопленных за колючей проволокой была проблема питания. Нормы их суточного довольствия в годы Великой Отечественной войны и в послевоенный период неоднократно пересматривались, в зависимости от экономической ситуации в стране, то в сторону уменьшения, то в сторону увеличения. Так, согласно директиве УПВИ НКВД СССР от 16 декабря 1942 г., начальник Череповецкого лагеря № 158, где в то время, помимо военнопленных немцев, содержалось около 70 финнов, ввел своим приказом новые нормы суточного довольствия. Всем военнопленным, выполнявшим работы внутри лагеря, выдавалось по 600 граммов хлеба. Лишние 100 граммов полагались перебежчикам и солдатам, добровольно перешедшим на сторону Красной Армии. Кроме того, дополнительно получить такое же количество хлеба могли пленные, работавшие на заготовке и вывозке леса, занятые на сельскохозяйственных и земляных работах. А вот лицам, попавшим на гауптвахту, не позавидуешь. Их суточный паек ограничивался всего 300 граммами хлеба.(22)

Что касается набора основных продуктов, то ежедневно военнопленным должны были выдавать по 30 граммов мяса (офицеры — 50 граммов), по 13 граммов растительных и животных жиров (офицеры — 20 граммов), по 10 граммов сахара (офицеры — 20 граммов). Более богатый ассортимент продуктов полагался больным, особенно страдавшим цингой и пеллагрой. В их рационе, в отличие от рациона остальных военнопленных, фигурировали пшеничный хлеб, сухофрукты, молоко, дрожжи. Количество отпускаемых мясных продуктов, в зависимости от поставленного врачами диагноза, колебалось от 70 до 150 граммов.(23)

Нормы питания, полагавшиеся военнопленному, еще не гарантировали ему безбедного существования. Происходило это по причинам самым прозаическим, таким, как несвоевременная поставка продуктов питания, особенно в период осенней распутицы, хищение продуктов обслуживающим персоналом, воровство среди самих военнопленных. Находясь в Череповецком лагере, известный летчик-ас второй мировой войны Эрих Хартманн, сбивший 352 советских самолета, в своем письме жене признавался: “Все голодают. Умывальников никаких, только деревянные корыта, приспособленные для этого. Как выглядят люди, живущие в таких условиях, догадаться нетрудно. Дистрофия — явление всеобщее... Германский офицерский корпус буквально спустил штаны. Полковники воровали, превращались в предателей, сдавали своих товарищей, становились информаторами НКВД”.(24)

Да, борьба за лишний кусок хлеба, дополнительную порцию жидкого супа или мерзлую картофелину была обыденным явлением лагерной жизни. Выжить в экстремальных условиях пленным не раз помогали сердобольные жители окрестных деревень и сел. В родительский дом А.М. Ефименко заглядывал финн из лагеря № 158, предлагавший свои услуги по хозяйству. Будучи маленькой девочкой, Аля хорошо запомнила, как он обучал ее финской песенке, начинавшейся со слов: “Пиу-пау, пиу-пау”. В памяти Е. П. Пахомовой отложился финн из этого же лагеря, которого все звали Отто. “Он, когда выдавалось время, любил поработать на конюшне, — рассказывает Евдокия Павловна, — видел, конечно, как наши женщины тянули непосильную ношу, выполняли всю мужскую работу. Пленные жалели нас, а мы жалели их”.(25)

В экстренных случаях начальники лагерей в пределах отпущенного им лимита могли увеличивать норму отпуска продуктов физически ослабленным военнопленным, прибегали к иным чрезвычайным мерам. Так, осенью 1942 г. в лагере № 158 наблюдались вспышки эпидемических заболеваний, резко увеличилось количество дистрофиков. В этой связи начальник лагеря капитан госбезопасности В.Н. Королев 11 ноября 1942 г. подписал приказ, согласно которому увеличивалось число мест в оздоровительной команде. В эту команду, где питание было более полноценным и калорийным, попало и несколько тяжелобольных финских военнопленных. Одновременно приказом предусматривались следующие меры: оборудование лазарета на 25 коек, строительство еще одной уборной, своевременная выдача мыла и кипяченой воды. Наконец, такой факт: вопреки всем инструкциям УПВИ НКВД начальник лагеря разрешил на свой страх и риск производить подъем пленных не в 6 часов утра, а в 7; отбой не в 23, а в 21.(26)

С осени 1944 г. больных и раненых финнов, наряду с другими иностранными военнопленными, стали обслуживать два череповецких госпиталя — спецгоспиталь № 1825 и спецгоспиталь № 5091. Ранее они предназначались для воинов Красной Армии. Их перевод на лечение раненых и больных вражеских военнопленных был мерой вынужденной и явно своевременной. В отчете госпиталя № 5091, который возглавлял в этот период капитан медицинской службы П.В. Угрюмов, говорится: “Все военнопленные из лагеря № 158 прибывали в крайне истощенном состоянии. 14 января 1945 г. поступило 258 человек, умерло 90 человек. Прибыло 10 февраля 100 человек, умерло 62. Прибыло 17 февраля 20 человек, умерли все. Высокий процент смертности объясняется тем, что лагерь направлял наиболее тяжелых дистрофиков, которые, несмотря на все принятые меры в госпитале, погибали ввиду того, что дистрофия перешла уже в необратимую форму”.(27)

Особенно много финнов умерло в ноябре 1944 года в госпитале № 1825. Из 53 умерших военнопленных, как свидетельствует подписанная заместителем главного врача официальная справка, 29 были солдатами финской армии. Основными причинами летального исхода в документе названы дистрофия, туберкулез, пневмония.(28)

Длительное пребывание пленных в товарных вагонах, практически не отапливаемых, не оборудованных самым необходимым, было еще одной из причин массовой гибели людей. Тяжелые испытания выпали на долю финских военнопленных, прибывших поездом в госпиталь № 1825 из Петрозаводска 15 декабря 1944 года. В отчете сказано: “...Поступившие 74 человека находились в очень тяжелом состоянии, а именно: военнопленные не могли держаться на ногах, падали, один был принят уже умершим, четверо других умерли в течение ночи. Сразу же было предположено, что многие из них в ближайшее время скончаются”.(29)

Вместе с тем не стоит излишне драматизировать картину событий прошлого. Обеспечение военнопленных питанием, лекарственными препаратами, медикаментами было приравнено к нормам обеспечения раненых и больных воинов Красной Армии. И если снабжение финских военнопленных в чем-то уступало снабжению советских солдат и офицеров, то видеть в этом чей-то злой умысел просто наивно. В отличие от пленных раненым красноармейцам вскоре предстояло снова взять в руки автомат или винтовку, чтобы вести тяжелые бои с грозным противником.

В спецгоспитале № 1825 к услугам бывших вражеских солдат и офицеров были физиотерапевтическое лечение, рентгенотерапия, витаминотерапия, пятикратное питание с повышенной калорийностью, переливание крови, лечебная физкультура и гигиеническая гимнастика.(30) Кроме того, при госпитале имелось свое подсобное хозяйство, в котором особенно охотно работали именно финские военнопленные.

Всего на территории Советского Союза, по официальным данным НКВД, за период 1941-1944 гг. умерло 403 финских военнопленных. В Вологодской области их скончалось 110 человек. Из этого количества 62 умерли в лагерях, 47 — в спецгоспитале № 1825 и 1 — в спецгоспитале № 5091.(31)Большое количество умерших в Вологодской области в сравнении с другими регионами (Московская, Горьковская, Ивановская области, Казахстан, Мордовия и республика Коми) имеет свое объяснение. Именно в лагерь № 158 в Череповце и № 150 в Грязовце, в госпитали Череповца № 1825 и № 5091 чаще всего попадали с фронта тяжело раненые и физически ослабленные финские военнопленные. Промедление с их госпитализацией или же дальнейшая эвакуация в тыл явно нетранспортабельных больных неизбежно повлекли бы за собой летальный исход.

Если в зимнюю войну финские военнопленные работали, как правило, внутри лагеря, благоустраивая территорию и бараки, обслуживая столовую, кухню, подсобные помещения, то в Великую Отечественную войну дело обстояло иначе. Советский Союз только в 1941 г. потерял около 6 млн. человек. В Красную Армию была мобилизована почти вся трудоспособная часть населения. Нет ничего удивительного в том, что в такой ситуации правительство СССР вынужденно было прибегнуть к широкомасштабному использованию труда военнопленных, в том числе — солдат и офицеров финской армии.

Руководство УПВИ НКВД СССР подготовило целый ряд документов о трудовом использовании военнопленных. Инструкция УПВИ НКВД от 17 июля 1942 г, к примеру, устанавливала четыре группы трудоспособности военнопленных. Первая группа — годные к выполнению любых физических работ, вторая — годные к труду средней тяжести, третья — годные к легкому физическому труду, четвертая — инвалиды, годные к выполнению только специальных работ.(32)

Справедливости ради следует сказать, что требования инструкций, приказов и директив Москвы соблюдались далеко не всегда. Так, в лагере № 158 военнопленные 3 группы трудоспособности выводились на общие работы, в то время как трудиться они могли только на легких работах, допуск к которым определял медперсонал. Лишь в ноябре 1942 г., ввиду крайне плохого физического состояния лагерного контингента, начальство внесло незначительные коррективы: запретило вывод военнопленных 3 группы трудоспособности на производственные объекты при температуре ниже 15 градусов. С другой стороны, вопреки инструкции наркома внутренних дел от 24 марта 1942 г. о 12 часовом рабочем дне, начальник лагеря под свою ответственность установил в эти дни 10 часовой рабочий день.(33)

Работали финские военнопленные на самых различных объектах. В Череповце строили речной порт и судоремонтный завод, трудились на заводе “Красная Звезда”, возводили жилые дома в районе площади Металлургов. В Устюжне наводили мост через реку Мологу. В Чагоде работали на местном стеклозаводе, в Вологде — на льнокомбинате, в Грязовецком и Вожегодском районах — на лесозаготовках. В лагере № 158 было организовано производство предметов ширпотреба, в том числе — мебели и финской стружки.

Условия труда везде были разными. Особенно тяжело приходилось тем, кто трудился на лесоповале, строительстве дорог и мостов. Жить финским и немецким военнопленным, занятым на этих работах, зачастую приходилось в наспех сколоченных из горбыля бараках. Осенняя сырость, сменявшаяся крепкими морозами, становилась причиной скоротечной пневмонии и туберкулеза. Неудивительно, что при строительстве моста через реку Мологу и прокладке земельного полотна на тракте Вологда-Ярославль военнопленные систематически не выполняли норм выработки. Данное обстоятельство зафиксировано в отчете Вологодского областного дорожного отдела за 1944 год.(34)

Поведение финнов в лагерях военнопленных принципиально отличалось от поведения, к примеру, немецких солдат и офицеров. Они, как показали наблюдения оперативников и лагерной администрации, были очень трудолюбивы, дисциплинированы, держались обособленно от военнопленных других национальностей, общались, как правило, только между собой. Не питали симпатий к немцам за их надменный, поучительный тон в поведении с окружающими и легкое, пренебрежительное отношение к женщинам, запомнившееся еще со времен расквартирования германских войск в Финляндии.

Изучением пленных наряду с советскими спецслужбами занимались финские коммунисты-политэмигранты. В представленных ими в Москву отчетах говорится о том, что финнам свойственно чувство собственного достоинства, строгость нравов. Они не любят торопиться, стараются принимать хорошо обдуманные и взвешенные решения, отдают предпочтение мирному труду, а не военной службе. Религиозные чувства у финнов развиты слабо, они ощущают культурно-историческую общность со странами Скандинавии и Эстонией, с большим уважением относятся к США и Великобритании. К России испытывают чувство недоверия и вражды.

В свою очередь, лагерное начальство не скрывало своего резко отрицательного отношения к тем финским военнопленным, в которых оно видело шюцкоровцев. 15 августа 1941 г. руководство Грязовецкого лагеря № 150 докладывало в Москву о том, что среди 79 пленных финнов имеются шюцкоровцы — прапорщики Паури Хейкки и Пулкинен Кейс, крайне враждебно настроенные к СССР.(35) Случалось, чтобы создать видимость активной работы по выявлению антисоветских элементов, в шюцкоровца “превращали” независимого в своих политических суждениях офицера или же склонного к острым дискуссиям представителя какой-то буржуазной партии или общественной организации.

Суровый лагерный быт могла бы скрасить переписка с родственниками. Однако в нарушение Женевской конвенции об обращении с военнопленными 1929 г. и собственного “Положения о военнопленных” писать финнам на родину до окончания военных действий запретили. Лишь изредка в Финляндию по инициативе Главного политуправления РККА отправлялись письма антифашистов, которые должны были способствовать разложению финского тыла. Официально переписку разрешили после того, как 19 сентября 1944 г. между СССР и Финляндией было заключено Соглашение о перемирии. Писать военнопленным разрешалось на открытках Красного Креста не более 25 слов. Категорически запрещалось упоминать о местонахождении лагеря, о смерти кого-либо из военнопленных. Цензура не пропускала также письма, в которых содержалось явное недовольство политикой СССР.

В посланиях родственников из Финляндии чаще всего высказывалась озабоченность состоянием здоровья близких людей и сроками их возвращения домой. Цензорская служба выдавала пленным такие письма, если только не усматривала в них антисоветское содержание. Одновременно брались на заметку почтовые отправления, свидетельствовавшие о лояльном отношении их авторов к СССР. К примеру, финский военнопленный Тойвонен Ээро Иосиф из лагеря № 158 получил в 1945 г. письмо, в котором были такие строки: “Отношение к Советскому Союзу, тем более среди рабочего населения, лучше, чем когда бы то ни было. И это лишь только потому, что Советский Союз относится к Финляндии великодушно, хотя сейчас мог бы поступить с Финляндией как только захочет как победитель”.(36) Выдержки из таких писем в пропагандистских целях эпизодически публиковались на страницах советской прессы.

Из лагерей военнопленных многие немцы, румыны, венгры, австрийцы старались попасть в центральную антифашистскую школу в поселке Оранки Горьковской области, приступившую к работе в мае 1942 года. Здесь в течение трех месяцев изучались такие темы, как “Уроки двух лет войны гитлеровской Германии против Советского Союза”, “Разоблачение теории и практики немецкого фашизма”, “Советский Союз — страна социализма”, “Задачи борьбы немецких антифашистов за свободную независимую Германию”, “Задачи антифашистского актива в деле перевоспитания военнопленных”. Быть слушателями этой школы финских военнопленных, по причине их малочисленности, не удостоили. Антифашистские взгляды им прививали на занятиях и семинарах лагерные политработники. При этом особое внимание уделялось послевоенному устройству Финляндии, которую предлагалось строить по советской модели. Впрочем, практика показала, что даже представители пролетарских масс негативно, а то и враждебно воспринимают коммунистическую идеологию. Многие слушатели отрицательно высказывались против коллективной собственности. В целях противодействия таким “незрелым настроениям” к проведению занятий стали привлекать видных финских политэмигрантов — Куусинена, Антикайнена, Пакканена, Серкунена.(37)

30 июня 1942 г. в лагере № 242 Горьковской области состоялась 1-я интернациональная конференция военнопленных. На конференции присутствовало 856 антифашистов — немцев, австрийцев, чехов, финнов и румын. Делегаты приняли “Призыв к солдатам всех национальностей”, содержавший такие строки: “Направляйте ваше оружие против нашего общего врага, против плутократов, банкиров и фашистских псов, против Гитлера, Геринга, Гиммлера, Антонеску, Маннергейма, Хорти и их прихвостней, а не против свободолюбивых народов”.(38) Этот документ подписали 790 военнопленных лагеря № 242, в том числе немцев, австрийцев, чехов — 272, финнов и румын 518 человек. И хотя в тексте документа чувствуется рука советских политработников, сам факт добровольного волеизъявления налицо. Попытки фашиствующих элементов сорвать конференцию провалились. Принятый на конференции “Призыв к солдатам всех национальностей” отказалось подписать 65 человек — явное меньшинство.

Вскоре состоялась еще одна конференция — на этот раз 1-ая конференция финских военнопленных. Проходила она в Череповце в лагере № 158. Пленные, разделяющие антифашистские взгляды, приняли “Декларацию к народу и армии Финляндии”, призывавшую покончить с войной, преступным правительством и идущим на поводу у Гитлера финским генералитетом. Разумеется, такие конференции, организуемые советскими властями, стимулировали рост антифашистских рядов. Начавшееся в июле 1942 г. наступление немцев на линии Воронеж-Сталинград-Кавказ лишь временно приостановило этот процесс. Осенью инициатива вновь переходит в руки Красной Армии, лагерная администрация начинает более смело поощрять свой актив, и, как следствие, к концу 1942 г. в лагерях военнопленных насчитывается уже 1967 антифашистов, в том числе 124 финна.(39)

Еще в сентябре 1939 г. по приказу наркома внутренних дел Л.П. Берии в лагерях были созданы оперативно-чекистские отделения. Такие отделения предназначались “для выявления среди военнопленных контрреволюционных формирований и освещения настроений военнопленных”.(40) Для решения этих задач в каждом лагере создавалась сеть осведомителей и агентов из числа завербованных солдат и офицеров. В осведомители и агенты шли пленные, надеявшиеся получить за свои услуги дополнительное питание, какие-то поблажки в режиме труда и отдыха. По идейным соображениям, особенно в 1941-1942 гг., на сотрудничество с властями шли немногие, из числа финнов — единицы.

Начальник управления НКВД по Вологодской области полковник госбезопасности Свиридов направил 7 марта 1944 г. начальнику оперативного отдела лагеря № 158 майору госбезопасности И.П. Ленькину директиву, в которой давалась неудовлетворительная оценка агентурно-осведомительной работе. По мнению Свиридова, эта работа свелась к изучению анкет и опросных листов военнопленных. Между тем не исключено, что многие финны скрывают свое истинное лицо, утаивают свою службу в разведывательных подразделениях финской армии, политических и государственных органах Финляндии. В этой связи предлагалось выявить лояльно настроенных финнов, провести с ними работу на предмет вербовки и сделать наиболее надежных лагерными агентами и осведомителями. Одновременно предлагалось уже сейчас брать на заметку пленных, представляющих интерес в качестве “закордонных агентов”, т.е. агентов, которым предстоит работать на советские спецслужбы в Финляндии после завершения войны.(41)

Качество агентурно-осведомительной работы среди финских военнопленных волновало не только областное начальство, но и Москву. 20 марта 1944 г. заместитель начальника оперативно-чекистского отдела УПВИ НКВД полковник Л.Н. Швец предложил начальникам лагерей загрузить работой практикантов, прибывших в их распоряжение с курсов иностранных языков при высшей школе НКГБ.(42)

В связи с увеличением объема работы с финскими военнопленными в сентябре 1944 г. (в этот период начинается оформление документов на репатриацию) заместитель начальника оперативно-чекистского отдела УПВИ НКВД полковник госбезопасности А.М. Белов потребовал: “Командированных в лагерь слушателей института иностранных языков разбить по парам, организовать с их помощью подробный опрос всех прибывающих финнов”. Далее предписывалось выявить шюцкоровцев, получив от каждого данные о том, в какой местной организации он состоял, какую конкретно контрразведывательную деятельность эта организация вела и кто ее возглавлял.(43)

21 сентября 1944 г. УПВИ НКВД выражает недовольство по поводу плохо организованной оперативно-розыскной работы в лагере № 150 в Грязовце. В документе говорится: “Среди поступивших военнопленных без сомнения имеются гласные сотрудники разведывательных и контрразведывательных органов, полицейских учреждений Финляндии и их секретная агентура”. По мнению Москвы, эти лица оказались в лагере, имея специальные задания. Им поручено формировать антисоветские настроения среди пленных финнов, распространять ввиду предстоящей репатриации угрозы в отношении тех пленных, которые лояльно относятся к советским властям, а также распознавать завербованных нами агентов. В завершающей стадии послания из Москвы звучал неприкрытый упрек: “В лагере до сих пор не выявлен и не разоблачен ни один официальный сотрудник или агент финских разведывательных и контрразведывательных органов”.(44)

Действительно, дела по разоблачению шюцкоровцев, сотрудников полиции, агентов разведки и контрразведки Финляндии шли у местных оперативников далеко не блестяще. В докладной записке на имя заместителя начальника УПВИ НКВД СССР комиссара госбезопасности Н.Д. Мельникова отмечалось, что по состоянию на 10 апреля 1944 г. в лагере № 158 содержится 235 человек. Среди них путем допросов и агентурной работы выявлено 14 шюцкоровцев, 6 членов социал-демократической партии, 4 члена компартии, 2 члена коммунистического союза молодежи, 2 члена Союза дружбы и мира с СССР, 1 член Союза рабочей молодежи.(45)Согласитесь, что слова о “выявлении путем допросов и агентурной работы” членов компартии, коммунистического союза молодежи звучат по меньшей мере странно. Скорее всего, оперативники сумели взять на заметку только враждебно настроенных к советскому строю лиц, в разряд которых, наряду с шюцкоровцами, попали даже 4 коммуниста. Разоблачить хотя бы одного финского разведчика или контрразведчика, сотрудника полиции или высокопоставленного офицера военного ведомства сотрудникам оперативно-чекистского отдела так и не удалось.

Гораздо лучше, на первый взгляд, обстояли дела с вербовкой лагерных агентов и осведомителей. Согласие на сотрудничество, как говорилось в докладной записке, получено от 60 человек.(46)Однако высокие показатели фигурировали, увы, только на бумаге. На деле же, как показывают отчеты завербованных лиц, эффективность их работы по освещению настроений военнопленных, поиску военных преступников, шпионов и диверсантов была очень низкой.

В процессе агентурной работы с военнопленными у оперативников появлялась информация о гражданах СССР, сотрудничавших с врагом. В частности, были получены данные на 8 человек, служивших в финской армии. Все они проживали в Ленинградской области, семь по национальности были финнами, один — русским.(47)В ноябре 1941 г. с помощью военнопленных был изобличен и арестован финн Кайнелайнен, он же Дмитриев Иван Иванович. Будучи гражданином Финляндии, он еще в 1932 г. был заброшен в СССР, обосновался в Ленинграде, где и выполнял различные задания разведывательного характера.(48) В 1944 г. была арестована агент Пашкова. Следствие установило, что она, являясь жительницей Оштинского района Вологодской области, в период вражеской оккупации контактировала с финскими солдатами. После освобождения района от захватчиков стала проводить среди земляков антисоветскую агитацию. Осуждена на 10 лет исправительно-трудовых лагерей.(49)

Если в случае с завербованным немецкой разведкой гражданином Кайнелайненом усматривается самый настоящий шпионаж, то законность привлечения по печально известной статье 58-10 (антисоветская пропаганда и агитация) колхозницы Пашковой вызывает серьезные сомнения. Ныне хорошо известно, что под эту статью в годы войны попадали даже те, кто якобы клеветал, что в блокадном Ленинграде люди тысячами умирают с голоду.

Прискорбно, но в ряде случаев за колючей проволокой оказывались финны, воевавшие на стороне Красной Армии. 12 июня 1945 г. заместитель начальника ГУПВИ НКВД комиссар госбезопасности Т.Н. Ратушный направил начальнику отдела по делам военнопленных УНКВД Вологодской области запрос об экипаже финской шхуны “Грета”. Судьбой матросов Аалто, Рэннблад, Андерсон и машиниста Сирвиэ интересовалась находившаяся в Хельсинки Союзная Контрольная Комиссия в Финляндии, во главе которой стоял секретарь ЦК ВКП(б) А. А. Жданов.(50) Оказывается, все интересующие высокую инстанцию лица в октябре 1944 г. принимали участие в Моонзундской десантной операции Балтийского флота. И ошибку, связанную с нахождением за колючей проволокой ни в чем не повинных, наоборот, отличившихся людей, следовало быстро исправить. При этом следовало выдвинуть более-менее правдоподобную версию, объясняющую общественности, почему воевавшие на советской стороне финские матросы впоследствии почти 9 месяцев находились в плену СССР.

19 сентября 1944 г. в 12 часов дня в Москве состоялось знаменательное событие в истории советско-финских отношений. Секретарь ЦК ВКП(б) А .А. Жданов от имени правительств СССР и Великобритании, с одной стороны, министр иностранных дел К. Энкель, министр обороны Р. Вальден, начальник генерального штаба Э. Хейнрис, генерал-лейтенант О. Энкель от имени правительства

Финляндии, с другой стороны, подписали Соглашение о перемирии. В документе говорилось, что Финляндия немедленно освободит из плена всех советских и союзных военнопленных. Одновременно с этим СССР и союзные державы передадут Финляндии ее бывших солдат и офицеров.(51)

Соглашение о перемирии положило начало массовой репатриации финских военнопленных из Советского Союза. При этом в первую очередь репатриировались инвалиды и дистрофики, т.е. лица, которых нельзя было использовать на работах по восстановлению народного хозяйства СССР. Шанс в числе первых оказаться на родине имели и финны, зарекомендовавшие себя как антифашисты и передовики производства. Исходя из этих критериев, финского летчика лейтенанта Лемминки Урья Элиса, попавшего в плен 4 августа 1943 г., репатриировали уже 14 октября 1944 года. Вообще репатриация в эти дни проходила в порядке обмена финских военнопленных на советских. Но при этом пленные, завербованные оперативниками, могли вернуться на родину только после согласования с Москвой. 24 ноября 1944 г. в адрес заместителя начальника оперативного отдела УПВИ НКВД полковника Л.Н. Швец на этот счет ушло спецсообщение. В нем говорилось, что из использовавшихся на агентурной работе в лагерях Карело-Финской ССР и Ленинградской области военнопленных в Финляндию в порядке обмена пока намечено репатриировать 15 человек.(52)

23 ноября 1944 г. газета “Правда” опубликовала сообщение ТАСС, из которого следовало, что “финские власти освободили военнопленных, интернированных и насильственно увезенных в Финляндию советских граждан”. Однако в сообщении ТАСС ничего не было сказано о том, были ли репатриированы на родину, как это предусматривалось Соглашением о перемирии, все финские военнопленные. Это умолчание ТАСС для сведущих лиц означало, что возвращение в Финляндию откладывается для пленных, подозреваемых в совершении военных преступлений, допускавших злостные нарушения лагерного режима, крайне враждебно высказывавшихся по поводу СССР. Среди таких лиц, к примеру, оказались рядовой Квист Окке Олави и священник Лаасонен. Первый подозревался в совершении военных преступлений и являлся злостным нарушителем лагерного режима. Что касается служителя церкви, то тот еще по прибытии в лагерь № 158 заявил: “Я пошел воевать за Бога, за религию, против русских безбожников. Россия является прямым противником религии. Я ненавижу русских людей”.(53)

Кстати, негативное отношение многих финских военнопленных к советскому народу через несколько месяцев плена менялось если не на дружеское, то, по крайней мере, — на лояльное. Работая вместе с местным населением, меняя на продукты питания свои личные вещи, какие-то поделки из дерева и металла, пленные убеждались в искренности и порядочности русских людей.

Как и в советско-финляндскую войну 1939-1940 гг., были среди финских военнопленных лица, пожелавшие остаться в Советском Союзе. Мотивы при этом высказывались самые различные. Так, сотрудничавший с лагерной администрацией солдат Рейникайнен Тойве Илмари в своем заявлении указал, что опасается репрессий со стороны правительства Финляндии. Младший сержант Рена Урхе Эдвард написал, что не хочет работать на капиталистическую систему. Младший сержант Якунахо Ойва-Альвари Яакко выразил желание трудиться на одном из советских предприятий. А военнопленные Смедберг Ристо-Вальтер и Вийтаниеми Юхо-Эймари-Юхо даже не скрывали своей личной заинтересованности, заявив о желании учиться в Советском Союзе, а по окончании учебы вернуться в Финляндию.(54)

Среди репатриированных военнопленных нашлись желающие строить в Финляндии социализм. В политическом воспитании этих людей, видимо, преуспели финские коммунисты-политэмигранты. Первоначально они надеялись на то, что политическая власть в Финляндии перейдет при поддержке советского руководства в их руки. Однако после того, как 19 сентября 1944 г. было подписано Соглашение о перемирии, пропагандистская работа пошла в ином направлении. Теперь в лагерях финские коммунисты убеждали соотечественников прежде всего в честных условиях заключенного между СССР и Финляндией перемирия, в необходимости длительной и прочной дружбы с Советским Союзом, в миролюбивой внешней политике страны социализма. Успех работы финских политэмигрантов вкупе с советскими политработниками подтвердило и то, что многие пленные стали вступать в организованное в октябре 1944 г. общество “Финляндия — Советский Союз”.

Все финские военнопленные вернулись на родину к концу 1945 года. Исключение составили лица уже осужденные (в сентябре 1944 г. из лагерей военнопленных в лагеря ГУЛАГа было передано 7 человек), а также подозреваемые в совершении военных преступлений. Сколько таких подозреваемых впоследствии было осуждено, сколько репатриировано — доподлинно неизвестно. Парадоксален сам по себе следующий факт: судьба обошлась более сурово с гражданскими лицами, нежели с военными. В 1953 г. в СССР отбывали наказание только два финских военнопленных. Один из них был привлечен к ответственности за злодеяния на оккупированной территории по Указу Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года. Другой был осужден за шпионаж по ст. 58-6 УК РСФСР. Что касается гражданских финнов, то их в лагерях и тюрьмах Советского Союза ко второй половине 1953 г. по одним данным было 326 человек(55), по другим — 88 человек(56). В любом случае политическая подоплека многих вынесенных в те годы приговоров не вызывает сомнений.

27 марта 1953 г., всего через несколько дней после смерти И.В. Сталина, был принят Указ Президиума Верховного Совета СССР о предоставлении амнистии 1 млн. 181 тысяче советских заключенных. В апреле того же года Л.П. Берия, разыгрывая перед мировой общественностью роль демократа и реформатора, добился того, чтобы действие этого Указа было распространено на осужденных иностранных подданных. В число досрочно освобожденных попало и 65 граждан Финляндии, в разное время привлеченных к уголовной ответственности за незаконный переход границы, шпионаж, диверсии и другие преступления.

14 июля 1955 г. было принято Постановление ЦК КПСС, предусматривавшее репатриацию на родину всех иностранных граждан, совершивших преступления во время второй мировой войны и в послевоенный период. Это решение распространялось на подданных 22 государств общим числом 10 895 человек. Их освобождение из-под стражи, по мнению руководства МВД, не нанесет ущерба безопасности СССР(57). На основании решения высшей партийной инстанции 23 июля 1955 г. вышел соответствующий Указ Президиума Верховного Совета СССР, предоставивший возможность вернуться на родину еще 23 финским гражданам.

После второй мировой войны Финляндия превратилась в государство, проводящее самостоятельную миролюбивую политику. Прочной гарантией безопасности российско-финляндской границы стал Договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи, заключенный между двумя странами 6 апреля 1948 г. и неоднократно досрочно продленный.

Думается, что ушли далеко в прошлое те времена, когда безответственные политики могли вовлечь Финляндию и Россию в губительные для них авантюры. Народы двух государств обрели на старте XXI века в лице друг друга надежного политического, экономического и, главное, — миролюбивого партнера. Доказательством этому служит, помимо всего прочего, Соглашение между Россией и Финляндией, подписанное в Хельсинки 11 июля 1992 года. По этому соглашению правительства той и другой страны обязуются обеспечить надлежащий уход и сохранение воинских захоронений и памятников. Одновременно стороны будут оповещать друг друга о новых выявленных захоронениях, которым также будет обеспечен соответствующий уход.

25 августа 1992 года на кладбище в Череповце, где в 1942-45 гг. производилось погребение скончавшихся финских военнопленных, установлен памятник-мемориал. Эта акция памяти и примирения была поддержана мэром города Череповца, ныне губернатором Вологодской области В.Е. Позгалевым. Подобный памятник-мемориал установлен сегодня в поселке Оранки Нижегородской области. Ведутся работы по выявлению мест захоронений финских военнопленных в Мурманской области.

В канун Дня скорби, 21 июня 2002 года, в Вологодской областной научной универсальной библиотеке им. И.В. Бабушкина прошел научно-практический семинар “Неизвестные страницы истории Вологодской области в годы Великой Отечественной войны”. Помимо докладов, которые делали известные ученые и краеведы из Москвы, Санкт-Петербурга, Вологды, Череповца, Сокола, Великого Устюга, на семинаре демонстрировался видеофильм, посвященный финским военнопленным. Создателями этого фильма были финские и российские кинематографисты. В настоящее время по инициативе департамента культуры Вологодской области учеными и музейными работниками создана передвижная выставка, рассказывающая о судьбах финских военнопленных. На ее открытии в Череповце 25 августа 2002 г. присутствовали не только граждане России, но и Финляндии. Прикоснувшись к своей и нашей истории, они проследовали к памятнику-мемориалу на городском кладбище, чтобы поклониться праху отцов, нашедших здесь последний приют.


1 Тайны и уроки Зимней войны. 1939-1940. -СПб.: "Полигон", 2000.-С. 516. назад
2 Русский архив: Великая Отечественная. Иностранные военнопленные второй мировой войны в СССР. Т.24(13). -М. Терра, 1996. - С.24. назад
3 Центр хранения историко-документальных коллекций (ЦХИДК), ф.1/п, оп.За, д.2, л.39-47. назад
4 Цит. по: Носырева Л., Назарова Т. Пойдем на Голгофу, мой брат...//Родина. 1995, № 12. -С. 100. назад
5 ЦХИДК, ф.1/п, оп.За, д.2, л. 196. назад
6 Там же, л. 181. назад
7 Архив управления внутренних дел Вологодской области (архив УВД ВО), ф.10, оп.1, д. 105, лл.32, 41. 43об. назад
8 Архив управления внутренних дел Вологодской области (архив УВД ВО), ф.10, оп.1, д.], л. 7 назад
9 Там же, л. 13. назад
10 ЦХИДК, ф.1/п, оп.За, д.2, л.181. назад
11 Архив УВД ВО, ф. 29, оп.2, д.24, л. 1-22. См. также: Веригин С.Г. Финские военнопленные на территории Северо-запада России в период Зимней войны 1939—1940 гг. //Новый Часовой, 1999,№8-9.-С.88. назад
12 Березин С.Г. Советско-финляндская война и общественное мнение// Воинский подвиг защитников Отечества: традиции, преемственность, новации. — Вологда, 2000. — С. 18-19. назад
13 Аpxuв УВД ВО, ф.29, оп.2, д.24, л.21. назад
14 Цит.по: Конасов В.Б., Судаков В.В. Эхо минувшей войны. — Вологда: Изд-во Вологодского института повышения квалификации педагогических кадров, 1994. — С. 7. назад
15 Apxuв УВД ВО, ф. 10, оп.1, д.1, л.41-43. назад
16 Apxuв УВД ВО, ф. 10, оп.1, д.105, л.14 назад
17 Галицкий В.П. Финские военнопленные в лагерях НКВД (1939-1953). — М.: Издательский дом “Грааль”, 1997. — С.62-63. назад
18 ЦХИДК, ф.1/п, оп.За, д.2, л.432. назад
19 25 июня 1942 г M Губер еще раз обратился к СССР с предложением передать в его распоряжение имеющиеся у МККК списки советских военнопленных в обмен на списки финских военнопленных. Однако заместитель наркома иностранных дел А. Я. Вышинский не счел необходимым давать ответ на телеграмму из Женевы См подробнее Конасов В. Б. МККК — СССР дорогой сотрудничества и конфронтации (1939-1952) — M. Институт Российской истории РАН 1999 - С 16-19 58 назад
20 Подсчитано по документам архива УВД ВО См также Галицкий В. П. Указ. соч. — С 81 90 назад
21 Архив УВД ВО ф 10 on l д 220 ч 28-30 назад
22 Там же д 194 л 106-108 назад
23 Там же. назад
24 Цит. по: Толивер Р.Ф., Констенбль Т.Д. Лучший ас второй мировой войны /Пер. с англ. А.Г. Больных. — М.: Изд-во ACT, 2000. — С.283. назад
25 Емельянов Н. Череповецкий лагерь НКВД для военнопленных № 158 //Известия Вологодского общества изучения Северного края. Вып. IX. — Вологда: Древности Севера, 2001. — С. 112-113. назад
26 Архив УВД ВО, ф.10, оп.1, д. 194, л.68-69. назад
27 Государственный архив Вологодской области (ГАВО), ф.1876, оп. 1, д. 122, л.4. назад
28 Там же,оп.2, д. 121, л. 73-74. назад
29 Цит. по: Конасов В.Б. Как лечили военнопленных//Резонанс, 1990, № 19.— С. 16 назад
30 ГАВО, ф. 1876, оп. 1, д. 233, л. 1. назад
31 Сводная таблица умерших в Вологодской области финских военнопленных составлена на основе документов архива внутренних дел. назад
32 Русский архив: Великая Отечественная... -С. 66-68. назад
33 Архив УВД ВО, ф.10, оп.1, д. 194, л. 68. назад
34 ГАВО, ф.4666, оп.1, д.ЗЗ, л.29-31. назад
35 Галицкий В.П. Указ. соч. — С. 109. назад
36 Архив УВДВД, ф.10, оп. 1,д.224, л.З назад
37 Галицкий В.П. Указ. соч. — С. 120-123. назад
38 Крупенников А.А. Тяжкая ноша плена. — М.: “Рейттаръ”, 2001. — С. 155-156. назад
39 Там же. — С. 65-66. назад
40 ЦХИДК, ф.451/п, оп.1, д.1, л.22. назад
41 Архив УВД ВО, ф.10, оп. 1, д. 193, л.37-38. назад
42 Там же, л.54. назад
43 Там же, л.208. назад
44 Там же, л. 143-144. назад
45 Там же, д.220, л.28-30. назад
46 Там же, л. 30. назад
47 Там же, д.218, л.122-122об. назад
48 Архив Управления федеральной службы безопасности по Вологодской области (Архив УФСБВО), ф. 1 пх, п.1, д. 80, л. 62. назад
49 Там же, л. 64. назад
50 Архив УВД ВО, ф.10, оп.1, д.З, л.20. назад
51 Внешняя политика Советского Союза в период отечественной войны. Документы и материалы. Том 2. —М.: Политиздат, 1946. — С.217-218. назад
52 Архив УВД ВО, ф 10, оп.1, д.26, л.94-95. назад
53 Цит. по: Галицкий В.П. Указ. соч. — С. 109. назад
54 Архив УВД ВО, ф.10, оп.1, д.218, л. 121-121об. назад
55 Смыкалин А.С. Колонии и тюрьмы в Советской России. — Екатеринбург: Изд-во Ур ГЮА, 1997. —С. 179. назад
56 Галицкий В.П. Указ. соч. — С. 129. назад
57 Конасов В.Б. Судебное преследование немецких военнопленных в СССР. Внешнеполитический аспект проблемы. — М.: Институт военной истории МО РФ, 1998. — С. 109. назад





наверх