ОКРЕСТНОСТИ ПЕТЕРБУРГА. Валаам: от апостола Андрея до игумена Иннокентия.

ЭЛИАС ЛЕНРОТ НА ВАЛААМЕ.

"...Я ходил по монастырю, заглядывал во многие кельи и случайно попал в келью одного финского портного. Он знал несколько новых песен, и я записал их". Это строчки из дневниковой записи создателя знаменитого карело-финского эпоса "Калевала" Элиаса Леннрота. Совершая одно из своих путешествий по финляндской и российской Карелии с целью сбора народных песен, сохранявшихся среди карел из поколения в поколение со времен язычества, Леннрот, этот великий Путник, посетил монастырь и дал колоритнейший штрих к портрету Валаама.
Портрет этот, созданный в очерке путешественника, в целом выписан в теплых тонах. Леннроту особенно импонировало гостеприимство монахов: "Монахи приветливо приняли меня", "келарь принял меня хорошо и сказал по-русски: "Добро пожаловать", "похоже, здесь считается делом чести позаботиться о том, чтобы все гости присутствовали на трапезе, потому что меня с большой настойчивостью, почти насильно привели к столу".
Монахи, среди которых были и владеющие финским языком, стали гидами гостя-лютеранина, "горевшего желанием посмотреть все вокруг". Они позаботились об устройстве гостиничного места для путешественника, в общем, вели себя предупредительно. Однако, когда речь заходила о правилах поведения на острове, они превращались в строгих хозяев. Руководствуясь требованиями распорядка дня, один из них, к примеру, настоял на том, чтобы гость непременно отдохнул после трапезы в отведенной ему келье — вопреки тому, что "неутоленное желание посмотреть монастырь начисто отогнало сон" последнего. Или другой пример: "Я вошел в церковь, где как раз шла служба... Постояв немного, я присел на лавку, которая тянулась вдоль стены. Но мне не дали спокойно посидеть, один из монахов строго прикрикнул: "Стойте!" Я счел, что лучше послушаться и встал". За гостеприимство гость-лютеранин платил уважением к православным порядкам.
Любопытство гостя касалось всего: "я бродил по монастырю и его окрестностям... шел в лес, ходил по полям и садам, за которыми здесь был неплохой уход..." Леннрот посетил скит, и как всякий посетитель монастыря не мог пройти мимо могилы шведского кореля Магнуса. И конечно же обратил внимание на небольшую мраморную часовенку, являвшуюся памятником, символизировавшим связь монастыря с царствующим домом, на которой были высечены имена царя Александра I и Великого князя Михаила: "Я попросил служителя, знающего финский язык, пояснить надпись. Он рассказал, что эта часовня построена в честь посещения Валаама Александром".
Любопытство гостя сменялось восхищением от увиденного. Так, поднявшись на колокольню и увидев звонницу с 17-ю колоколами, Леннрот не удержался от следующей дневниковой записи: "Какой же это стоит перезвон, подумалось мне, когда все колокола приходят в движение... Русские звонари, должно быть, очень искусны в своем мастерстве, если умеют звонить в нужном такте одновременно во столько колоколов".
Особенное впечатление на путешественника произвел Преображенский собор: "Я был немало удивлен представшим вдруг передо мной великолепием. Стены были сплошь покрыты картинами в позолоченных и посеребреных рамах. Позолочены и посеребрены были колонны и сводчатый потолок. То тут, то там поблескивали драгоценные камни, вправленные в серебро и золото окладов". Куда ни бросишь взгляд, везде лишь золото, сеербро и упомянутые картины, на которых изображены сцены из Ветхого и Нового завета, а также лики святых и пр.".
По этим росписям Леннрот, также как и другие посетители монастыря, знакомился с переданным художественными средствами преданием о Сергии и Германе: "Особенно много картин из жизни основателей монастыря, преподобных Сергия и Германа. На одной изображено, как они поплывут по волнам по каменной плите, на других — как они основывают монастырь либо ведут службу и благословляют молящихся. Но здесь мне необходимо рассказать о них то немногое, что я слышал от монахов. Неизвестно, что заставило Сергия и Германа отправиться в путь с восточного побережья Ладоги (выделено нами — Авт.) на отколовшейся каменной плите, которую носило по волнам и прибило к берегу Валаама. Возможно, внезапное нападение неприятеля вынудило их покинуть материк. Так или иначе, но спасение они нашли на Валааме. Здесь они привлекли к себе внимание своей глубокой набожностью, а также тем, что умели творить чудеса, поэтому на многих картинах их изображают в виде чудотворцев. К ним шли богомольцы, среди которых были и такие, которые пожелали оставить родной дом и вместе с ними молиться, чтобы снискать для себя царство небесное. Так было положено начало монастырю. Сами основатели немало потрудились для этого, установив строгие уставы, которыми, видимо, придерживаются здесь до сих пор наравне с уставами, введенными позднее".
То, что услышал Леннрот и что, собственно, мог услышать любой другой посетитель монастыря из уст активно распространявших предание о Сергии и Германе монахов, для нас не ново, — за исключением одного немаловажного штриха. А именно: что Сергий и Герман прибыли с восточного побережья Ладоги. Оттуда, где усилиями Иннокентия были восстановлены Ондрусовская и Сяндемская пустыни, где особенно почитался Александрово-Свирский монастырь и его основатель, бывший валаамский подвижник святой Александр. А если сказать проще, прибыли они из тех мест, где родился и вырос сам тогдашний игумен Иннокентий Моруев. И кому как не ему, карелу Моруеву, должно было принадлежать подобное представление!
Письменное свидетельство Леннрота для нас очень важно. Во-первых, потому что росписи собора, увиденные и описанные им, в дальнейшем были утрачены; а во-вторых, потому что это свидетельство вновь указывает на Иннокентия как оформителя валаамской исторической традиции, благодаря которой общерусский культ Сергия и Германа стал также и собственно карельским культом, культом карельского православия. Э. Леннрот познакомился с исторической традицией о начале монастыря на Валааме в 1828 году, году, когда окончил свои дни тот, кому удалось восстановить культ Сергия и Германа, укрепить связь с местным карельским населением и превратить монастырь в новый центр православной культуры приладожской Карелии — игумен Иннокентий Моруев.
"Я долго смотрел на посеребренные купола многочисленных монастырских церквей" — запишет Э. Леннрот в дневник. Что и говорить, замечательную метаморфозу претерпел Валаамский монастырь, за 40 лет до этого бывший на грани исчезновения. Теперь же, при Иннокентии, монахи валаамские направлялись на настоятельские и другие руководящие должности в Соловецкий, Коневецкий, Палеостровский, Сяндемский и Ондрусовский монастыри, т. е. в те обители, которые основали в древности выходцы с Валаама, разносившие отсюда православие по всей Карелии.
Интенсивные контакты связывали еще недавно забытый населением Приладожья и Петербургской администрацией монастырь. Активность и крепость связей видна из очерка Леннрота. Вот он направляется на Валаам — в пути ему встречается лодка с монахами, плывущими в Импилахти "приглашать гостей на праздник". Вот он прибыл в Монастырскую бухту:
"На берегу было несколько больших лодок и солидный парусник", "парусник еще больших размеров отплыл в Петербург за гостями". Церковь была полна народа, попытка Леннрота выбраться из людской массы оказалась безуспешной: "вся церковь до дверей была наполнена людьми, склонившимися в земном поклоне". Обратный путь с Валаама Леннрот проделал с шестью богомольцами — карелами, крестьянами и рыбаками Сортавальского прихода. Оставив Валаам, Леннрот пошел дальше по районам Пограничной Карелии, населенной финнами-лютеранами и карелами-православными, присматриваясь к их взаимоотношениям. И с удовлетворением записал в дневник, что православные и лютеране "Живут в добром согласии", добавив: "В этих краях не наблюдается того уничижения веры соседей и возвеличивания своей, какое нередко случается... Здесь, наоборот, финны-лютеране каждое воскресенье ходят на православное богослужение, которое начинается на несколько часов раньше, чем их служба, а православные, в свою очередь, прямо из церкви во главе с попом идут в лютеранскую церковь".
Вместе с Э. Леннротом мы оставляем Валаам в то время, когда начался период расцвета обители. В последующие десятилетия XIX века монастырь станет одним из крупнейших и богатейших в Русской православной церкви. Цари и Великие князья, знать и купечество обеспечат монастырь, пользовавшийся авторитетом "российской святыни за границей", огромными средствами на строительство, устройство быта и службы, а также на широкую благотворительную работу среди местного населения.

Мы оставляем монастырь в самом начале процесса его "вживания" в Финляндское общество. Только что, в 1827 году, Николай I в очередной раз отклонил предложение финляндского правительства о возвращении ряда православных районов Пограничной Карелии, в т. ч. и Валаамского монастырских островов, в состав России. В дальнейшем процесс "вживания" также не будет беспроблемным. Во второй половине XIX века противоречия монастыря с финляндским сенатом приведут даже к осложнениям в государственных взаимоотношениях княжества и империи. Но они будут преодолены, в значительной степени благодаря позиции местной администрации финляндского Приладожья, в отличие от сената не считавшей Валаамский монастырь "инородным телом". А когда в конце 80-х годов ряд государственных деятелей империи возбудит дело о переводе монастыря в состав Петербургской губернии, то теперь уже и сенат обнаружит категорическое нежелание отделить монастырские острова от Финляндии.
Складыванию добрососедских отношений русского монастыря с лютеранским обществом княжества в конце XIX—начале XX веков помещает руссификаторская политика самодержавия, стремившегося превратить обитель в орудие политического давления на финляндскую автономию. Но тогда сами монахи публично отмежутся от попыток шовинистической промонархической прессы России поссорить обитель с финляндцами.
После приобретения Финляндией независимости в 1917 году и учреждения автономной церкви этой страны, независимой от Московской патриархии, монастырь останется центром православной культуры ее граждан, исповедующих православную веру. Он станет в полном смысле слова финляндским учреждением русской культуры и получит в своей деятельности государственную помощь и поддержку.
Доброе согласие с лютеранским обществом и лояльность государственным интересам страны (монахи примут финляндское подданство) будут следствием и тех особых условий, в каких оказался монастырь после 1811 года, и следствием лучших миротворческих традиций православия, проявившихся на Валааме со времени прибытия сюда "православных просветителей" Финляндии и Карелии, валаамских чудотворцев Сергия и Германа.

В книге использованы документы XVI—XIX веков, выявленные в результате многолетней работы Л. В. Степановой и введенные ею в научный оборот в качестве "Историко-архивных исследований" (архив Валаамского музея-заповедника).
Авторы выражают признательность профессору Л. В. Суни, любезно согласившемуся ознакомиться с рукописью и сделавшему ряд ценных замечаний, которые были учтены при подготовке рукописи к печати.