Герой Советского Союза В. Галахов
Тридцатое ноября

Это было в первый день войны с белофиннами. Наш полк с боем пробивался через полосу заграждений возле деревни Липола.

Я выполнял задание командира 3-го батальона, где был командиром отделения связи. Со мной было пять красноармейцев. Мы взяли полное боевое вооружение и снаряжение, какое полагается связисту: два телефонных аппарата, инструмент, на спину — красноармейский ранец, к поясу — по две гранаты. Еще винтовку, конечно, и по 30 патронов на каждого. Отправились в путь.

Как только вышли с командного пункта, сразу очутились в лесу. Утро вначале было хорошее, ясное. Солнышко пригревало, а потом погода совсем испортилась. Небо, оплыв облаками, потемнело. Пошел мокрый тяжелый снег, подул резкий ветер, наметая сугробы по просекам.

Пробираемся мы по лесу, к каждой ветке присматриваемся, потому что финны кругом насажали своих снайперов — “кукушек” — с автоматами.

Выбрались мы на опушку, а там наша рота залегла. Дело свое сделали, ждем приказаний командира роты...

Враги сильно укрепились. Были у них проволочные заграждения, противотанковые гранитные надолбы, траншеи, а в самой деревне Липола — почти в каждом доме огневая точка.

Командир роты Медведев готовил удар по правому флангу, а из крайнего дома деревни несмолкаемо били пулеметы. Пробиваться при такой огневой завесе — значило вести бойцов на верную гибель.

Командир роты увидел меня и сказал:

— Бегите, Галахов, вон на ту высотку, там пулеметный взвод залег. Скажите, чтоб накрыли тех белофиннов, которые бьют из желтого дома.

Я побежал через лес, а кругом такая стрельба, что невольно прячешь голову и бежишь, пригибаясь. С трудом разыскал командира взвода, передал приказание. Он выкатил “Максимку”, \36\ пристрелялся и несколькими очередями подавил огонь врага. Больше из этого дома не стреляли. Слышу — командир роты Медведев кричит:

— Ура!..

Бегу обратно и вижу, что бойцы пошли в атаку на деревню. Я тоже повел своих связистов.

Финны, не выдержав натиска, отошли немного, но дальше нас не пустили. Из долговременной огневой точки они повели бешеный огонь. Медведев дал приказ залечь.

Укрылись мы за гранитными надолбами, стреляем оттуда, поджидая, пока наша артиллерия подавит дот.

— Что же, товарищ командир, долго мы здесь лежать будем? — обратился ко мне с вопросом красноармеец Сверличенко.

Я знал, что замаскированная долговременная огневая точка финнов мешает продвижению пехоты. Поэтому, когда залег, все время наблюдал за стрельбой противника. Старался определить, где же этот проклятущий дот. Нельзя ли захватить его каким-нибудь обходным маневром или хитростью?

— Огонь из дота сдерживает наступление нашего батальона, — ответил я Сверличенко.

В конце деревни виднелась небольшая возвышенность, окруженная мелким кустарником. Впереди была лощинка, а позади громоздился густой хвойный лес.

Про себя я подумал:

— Не дот ли это? Уж очень удобная горка... Всю деревню прикрывает.

Решил пробраться к этой возвышенности. Рассказал бойцам про свой план, поднял их, и ушли мы из-за надолб в лес. Вначале пробирались короткими перебежками, а потом, когда достигли кустарника, пришлось ползти. Все труднее и труднее становилось двигаться к доту. Что это дот, я уже не сомневался. Заметил там каменное строение в рост человека, сложенное, как видно, из гранитных валунов и залитое цементом. С четырех сторон узкие проходы, как незастекленные окна в новом доме, и ни одной двери!

Ползем мы все шестеро, маскируясь в кустарнике. Белых халатов у нас в первый день не было, так что прятаться довольно трудно... Мы в шинелях на снегу, как мухи в сметане. Нас сразу можно было заметить, но финны и не подозревали, что к ним так быстро могут пробраться советские бойцы. Они продолжали вести огонь из противотанковых пушек и пулеметов, стараясь задержать нашу пехоту.

Незаметно, переползая из ямы в яму, прикрываясь заснеженными кустами, подползли мы к доту. Осталось до него метров тридцать. Дальше уже ползти нельзя, — финны нас обнаружили и открыли огонь. \37\

— Гранаты! — отдал я приказ и первым бросил гранату. Она глухо разорвалась в середине прохода, осветив пламенем падающих финнов. Вслед за ней полетели гранаты моих бойцов.

— В атаку! — командую я.

Уверенный, что бойцы идут за мной, поднимаюсь и бегу к доту. Меня встречает редкий винтовочный огонь недобитых шюцкоровцев. Врываемся через узкий проход в дот, бьем прикладом и штыком...

— Ура! Дот наш! — кричу я.

Но радоваться было рано. Финны обнаружили, что их огневая точка захвачена, и бросили часть своих сил против нас.

Я расставил бойцов по проходам, и мы частым винтовочным огнем отбили первую контратаку.

— Товарищ командир, — обратился ко мне боец Павлов, — я могу стрелять из этого орудия, — показывает он на захваченную противотанковую пушку. — Снарядов здесь до чорта. Может, повернуть ее да жахнуть по финнам!

— Молодец Павлов! Дельно придумано. Оставив в проходах красноармейцев Балкова и Орлова на случай новой атаки противника, я вместе с бойцами Сверличенко, \38\ Стародубцевым и Павловым вытащил противотанковое орудие из дота. С трудом, под непрекращающимся огнем врага, развернули его, поднесли снаряды, но вдруг я заметил растерянность на лице Павлова. Он что-то напряженно искал в самом доте и вокруг него. Ползал по снегу, разрывал сугробы, не обращая внимания на то, что ему ежесекундно грозила смерть. Он был отличной мишенью.

— Что случилось, Павлов?

— Беда, товарищ командир. Белофинны замок с орудия стащили, — волнуясь, ответил боец.

— Как я раньше не заметил, что замка нет? — говорил он про себя, продолжая поиски.

— Товарищ Павлов, возвращайтесь в дот! Убьют! — крикнул я. Но он буквально взмолился.

— Товарищ командир, разрешите еще минуточку поискать.

Не могли они его далеко забросить...

Боец Стародубцев стал помогать Павлову в его поисках. Внезапно раздались выстрелы... Стреляли Орлов и Балков, заметившие группу противника в кустарнике.

— Огонь! — скомандовал я. Все мои бойцы открыли беглый огонь по врагам, снова отступившим в лес.

Когда атака была отбита и наступила тишина, я услыхал стон. Обернулся, вижу шагах в пяти от прохода ползет Павлов и стонет. Бросился к нему на помощь, а Павлов был не один. Будучи смертельно ранен, он не оставил врагу своего убитого друга Стародубцева. Теряя последние капли крови, тащил его на себе к доту.

Я перенес Павлова в укрепление. Накрыл его своей шинелью. Орлов принес туда тело Стародубцева. Новая атака белофиннов не позволила сразу сделать перевязку Павлову.

Он лежал в углу. Улыбка блуждала на его губах. Лицо заострилось, но глаза, несмотря на мучительную боль, светились тихой радостью.

— Товарищ командир... — звал он меня. — Замок... — шептал он пересохшими губами. Ему тяжело было говорить, он задыхался. — Я нашел замок... Он в кармане... Бейте этих гадов!.. Прицел...

Павлов начал бредить...

Очередная атака финнов оторвала меня от умирающего героя.

— Товарищ командир, патроны кончаются! — закричал мне с крайнего прохода боец Сверличенко, продолжая стрелять с колена.

— У меня тоже! — подал голос Орлов.

— У меня только пять штук осталось! — доложил Балков.

Положение наше становилось критическим...

Я сменил бойца Сверличенко у прохода, приказав ему: \39\

— Ползите к своим, доложите обстановку. Пусть шлют помощь и патроны.

— Есть доложить обстановку и привести помощь, товарищ командир, — повторил приказ Сверличенко.

Вскоре он сумел незаметно выползти из дота.

Не прошло и нескольких минут, как финны снова повторили атаку. Теперь я потерял последних бойцов. Орлов и Балков были убиты. Я остался один.

— Что же теперь делать? — думал я. — Оставить дот нельзя. Если белофинны займут его снова, то батальону, пожалуй, не прорваться. А что сделаю один без патронов?

Раздумывать было некогда... Я ходил от одного прохода к другому, ожидая новой атаки.

“Даром я им не дамся!” — решил про себя и еще настороженнее стал присматриваться к ложбинке, через которую они могли подобраться ко мне. Вскоре заметил нескольких финнов, ползущих в белых халатах. Уложил четырех, а остальные разбежались.

Патронов у меня больше не было. Посмотрел: у убитых шюцкоровцев в подсумке патроны (у своих павших бойцов я еще раньше забрал весь остаток патронов). Попробовал вставить обойму в ствольную коробку — не лезет. Стал загонять патроны по одному — пошли. Забрал я у убитых белофиннов все патроны, три пистолета, документы. Встал у центрального прохода лицом к лесу и притаился.

Спускались сумерки. Где-то близко слышался глухой звук разрывавшихся снарядов, яростно выли пролетающие мины, свистели пули. Только в каменном мешке дота стояла зловещая тишина...

Опять увидел ползущих финнов. Теперь они окружали меня. В темноте их стало труднее различать. У меня от напряжения даже глаза заболели, слезиться начали. Подпустил их поближе и давай крыть... Бегу от прохода к проходу, веду частый огонь. Стремлюсь создать видимость, что нас здесь много. Заметались белофинны и снова отступили.

Вдруг недалеко разорвался снаряд, за ним — второй, почти у дота. Волной воздуха меня подхватило и ударило об стену. Не успел придти в себя, как разорвался третий снаряд — у самого прохода...

Сколько я лежал без памяти — не помню. Очнулся от боли. В доте совсем темно. Нащупал рукой больное место на бедре — чувствую мокро, торчит что-то твердое. Закусив губы, вытащил осколок, хотел перевязку себе наложить, да сразу вспомнил, где я нахожусь, и ползком добрался до прохода.

Послышалось, что сзади кто-то возится... “Теперь, — думаю, — конец! С другого прохода подошли”. Взял пистолет, прижался к стене, жду... \40\

На небе к тому времени тучи разогнало, звезды заблестели, показалась луна.

Снова услышал шорох. Теперь совсем близко... Вижу: среди убитых шюцкоровцев поднимается один. Проползет немножко и снова ляжет, потом опять ползет, а в руках финка блестит.

“Недобитый или притворялся?..”

Еще ближе ко мне подползает. Он меня как будто не видит, а я его при луне отчетливо вижу. Только я поднял пистолет, как он кинулся на меня. Но я успел его уложить и... снова потерял сознание.

На этот раз я очнулся от грохота. Мой подвал дрожал, как будто его трясла лихорадка.

“Танки! — подумал я. — Значит, наши прорвались!”

Стало легче на сердце. А рана ноет нестерпимо. Собрал я свои пожитки. Аппараты телефонные нацепил на себя, мешок. Поджидаю своих, прислушиваюсь.

Где-то рядом говорят. Узнал я голоса Зуйкова, Сидорова, Богданова, что из моей роты.

Взял оружие, выхожу к ним.

— Товарищи! — кричу. Они ко мне бегут. Обрадовался, что свои подошли, и они мне тоже обрадовались. \41\

— Мы думали, Галахов, что вас и в живых нет, — говорит Богданов. — Нам Сверличенко про все рассказал... Герои вы, одно слово!

— Ничего! Все в порядке, товарищи. Мне еще жить хочется. Где командир? — спрашиваю я у них.

— А чего хромаете? Ранили что ли? — спрашивает меня Зуйков. Тут я почувствовал боль в ноге. Понял, что меня и в ногу ранили. Но вижу — бойцы в наступление идут. Решил их не беспокоить:

— Ногу отсидел.

— То-то, богатырь! Командир роты в той лощине. Там найдете его командный пункт.

Пошел я в лощину, чувствую, что не могу идти. Опираюсь на винтовку, зубами скриплю, а иду. Нашел командира, докладываю:

— Занял вражеский дот. Удерживал его до прибытия наших частей. Имею потери — четыре человека.

Хотел было доложить, что ранен я, да увидел его сумку и вспомнил про офицерские сумки в доте. Как же это я забыл их взять с собой? Может, там важные документы — карты я сам видел. \42\

— Товарищ командир роты, разрешите вернуться в дот? Я там с убитых офицеров сумки снял с картами и документами. Принесу их.

— Идите, только возьмите с собой нескольких бойцов, — сказал командир.

Иду я с бойцами обратно в дот. Иду и чувствую, что сил моих нет, а вида не подаю. С бойцами шучу, стараюсь показать, что не ранен.

Забрали документы, принесли их на командный пункт, сдали командиру роты. Он меня отправил на отдых.

Кое-как добрался я до сарая. Снял обувь, перевязал ногу, а снова сапог надеть не могу. Ногу всю разнесло, да и бедро болит отчаянно. Все же кое-как обулся.

Зовут ребята ужинать. Откуда только у меня аппетит появился. Так никто из товарищей и не заметил, что я ранен. Только на другой день увидели. Не хотелось ехать в госпиталь, да врачи уговорили:

— Ранение, Галахов, серьезное. Обязательно ехать надо.

Пришлось уехать, а не хотелось. Жалко было с товарищами расставаться.

И то сказать: пробыл один день на фронте и сразу же угодил в госпиталь.

Вернулся я на фронт только 24 января. \43\