ОКРЕСТНОСТИ ПЕТЕРБУРГА. От Петербурга до Ладоги

       Большой винтовой пароход „Петр I" принял меня на борт у Калашниковской пристани на Неве, близь Смольного института.
       Время стояло великолепное: ни один день не приносил с собой ничего, кроме яркого весенняго солнышка, да яснаго, голубого неба, поэтому Ладога должна была встретить нас приветливо.
       После обычной сутолоки, предшествовавшей отправление парохода, было особенно приятно отвалить от пристани, кишевшей народом, и отдаться плавному бегу парохода по широкой Неве.
Длинной вереницей потянулись громадные фабричные корпуса с высокими трубами, из которых выползали черные клубы дыма, разстилавшагося по чистому небу. Слышался стук и лязг машин, паровых молотов; изредка, сквозь распахнутую на минуту дверь или ворота, мелькало огненное око горна или печи... Пахло гарью, и черная пыль носилась в воздух. Это - сталелитейные заводы, лежащее по Шлиссельбургскому шоссе, - которое идет по левому берегу Невы, - и выходящее частью на реку.
       Но скоро пронеслись эти мрачный видения. В воздух повеяло речною свежестью, а молодая листва ракит, березок и тополей, росших по берегам, ярко и весело блистала на солнце своими свежими светло-зелеными тонами. Среди густой зелени мелькали дачки, а из купален, приютившихся кое-где под берегом, неслись веселый смех и крики.
Маленькие пароходики, поддерживающие сообщение между столицей и этими дачными местами, бегали взад и вперед, оглашая воздух веселыми, пронзительными свистками, попыхивая серенькими дымками своих труб и сторонясь от нашего „Петра I", медленно и осторожно шедшего вперед, против течения и разводившого на реке волнение своим громадным корпусом и винтами.
       Еще дальше, - берега Невы стали возвышенными и лесистыми, а иногда переходили в глинистые обрывы или песчаныя отмели.
Как непохожа эта Нева, свободная и смеющаяся, на петербургскую Неву, суровую и холодную, заключенную в гранитные берега и перетянутую железными и каменными мостами.
Стали попадаться чистенькия и хорошенькия деревеньки немецких колонистов, раскинувшаяся на берегу, среди зелени, а на реке - баржи, груженныя свежим, белым лесом, вывезенным откуда-нибудь из глухих углов Олонецкого края.
       На половине пути между столицей и Щлиссельбургом, лежат на реке пороги.
Пассажиры, идущие впервые, ожидают их с нетерпением, предполагая нечто внушительное, но их ждет полное разочарование, так как пороги эти лежат под водой и незаметны даже для опытного глаза. река расширяется только в этом направлении и на ея поверхности появляются зловония воронки и водовороты, а течение усиливается.
Но среди этих подводных скал есть фарватер, через который только и можно пройти реку.
И лоцмана, особенно внушительно вглядывающееся вперед, направляют судно в этот невидимый проход между скал, ловко действуя рулевым колесом.
       Вскоре, по миновании порогов, на правом берегу реки показались так называемые „Островки", бывшее имение всемогущего Потемкина. Среди густой прибрежной растительности встали печальныя развалины старого замка; крыша его давно провалилась, а массивные карнизы обрушились. И спят эти развалины долгим и непробудным сном среди молодой зелени, обступившей их со всех сторон и покрывшей обломки, валяющееся на земле.
       Через шесть часов по выходу нашем из Петербурга мы подходили уже к Шлиссельбургу.
Наконец, перед нами выросла, словно прямо из-под воды, унылая крепость с низкими желтыми стенами, заканчивающимися по углам широкими круглыми башнями.
Она стоит у самого выхода Невы из озера, на небольшом каменистом островке, называемом „Орешек", делящем в этом месте реку на два нешироких рукава, из которых только один доступен для прохода судов в озеро.
Из-за низких стен, которыя имеют до трех сажен толщины, видны крыши внутренних зданий, и одиноко высится соборный шпиц.
В воздухе льется грустный трезвон колоколов, так как теперь час пополудни, памятный тем, что в это-же время дня, в 1703 году, после долгой и трудной осады, крепость была взята у Шведов Петром Великим. Установленный в свое время Петром обычай сохранился и до наших дней.
       Маленькая заметка в № 1 „Московских Ведомостей" от 2-го Января 1703 года говорить нам о том, какого труда и жертв стоила эта осада.
„Крепость Орешек, высокая, кругом глубокою водою объята, в 40 верстах отселе (то есть от Петербурга, откуда идет это сообщение), крепко от московских войск осаждена, уже более 4000 выстрелов из пушек и вдруг по 20 выстрелов было, и уже более 1500 бомб выбросано, но по сие время не велики убыток учинили и еще много трудов иметь будут покамест ту крепость овладеют."
       Остановившись против города на, несколько минут, чтобы принять с лодки таможенного чиновника для совершения формальностей по пропуску судна в пределы Выборгской губернии, к которой относится Ладожское озеро, пароход продолжал свой путь дальше и вошел в левый рукав Невы.
Течение воды в рукав, которым мы шли, было настолько сильно, что пароход, идя самым полным ходом, только с трудом и медленно подвигался вперед.
Нева служит единственным стоком избытка вод Ладожского озера, поэтому, оне с необычайною силою устремляются в ея русло, совершая в среднем около 4-х миль в час. Поток этот чист и прозрачен, и только в пределах столицы загрязняется фабриками и заводами, расположенными по берегам.
       Стало свежо от близости громадной водной площади. Чувствовалось дыхание Ладоги.
И вот сверкнула наконец блестящая, стальная поверхность озера, широко раскинувшаяся и убегающая вдаль.
Меженник, проносящиися на этой поверхности, заставляет ее содрагаться. И она живет и зыблется, сверкая безчисленными стальными блестками.
Из Невы мы входим на Кошкинский рейд, где сила ветра увеличивается до того, что многие пассажиры, кутаясь и нахлобучивая шапки, спешат скрыться в каютах.
       На рейд, словно стая белогрудых чаек, севшая на воду, собралась масса парусных судов, которых задержал этот ветер, дующий с озера.
И он, сложив свои крылья-паруса, безпомощныя и безсильныя, томятся в полном бездействии и ждут желанной свободы, которую может принести им только „шалонник" (юго-западный ветер).
Случается, что на рейде скопляется по несколько десятков судов, ждущих иногда по неделе перемены ветра.
И стоит подняться благодетельному шалоннику, как все эти суда, распустив свои паруса, вылетают в озеро и исчезают в его голубой дали, как птицы, выпущенныя из клетки на свободу.
       Но нашему „Петру" шалонник был не страшен; оставляя позади унылую крепость, уходившую в воду по мере того, как мы удалялись, он скоро вышел в открытое озеро, по направлению к его островам.
И вот мы в открытом озере.
Ветер стих, его порывы смягчились, стали нужными и ласковыми. Солнце льет потоки своих горячих лучей, которые золотят легкую зыбь озера. По небу, кое-где, как отставшия от родного стада овечки, бродят или, скорее, плавают легкия, нежно-перистыя и курчавыя облачка.
       А вокруг раскинулась ширь, необъятная водная ширь...
Напрасно напряженное зрение отыскивает вдали каких-либо очертании берегов... вода, вода и вода, а под всею этою массою воды опрокинулся голубой свод неба, в зенит восхитительного темно - синяго цвета, постепенно переходящого к горизонту в светло-голубой и заканчивающейся у самого горизонта белесоватою, парообразною дымкою.
И как же хорош этот простор, эта необъятная, водная ширь! Как прекрасна эта лазурная высь, чистая, ясная и сияющая, как взор ребенка!
Взглянешь вверх и не оторвешься от этой бездны, и глядишь, глядишь в эту прозрачную синеву, тонешь мыслью в этой волшебной пучине.
А по озеру, то там, то сям, распустив свои белыя крылья-паруса, скользят галиоты, но вам кажется, что суда эти застыли в своем движении полета, так как этот простор, эта даль поглощает их движение; они слишком ничтожны, слишком малы, брошенные среди этой водной пустыни...
       Резкий звонок вывел меня из моего созерцательного настроения и заставил спуститься с небес... в каюту, к обеденному столу, за которым уже сидели некоторые пассажиры, и наш капитан, мужественный, здоровый и загорелый финн. Он разсказывал собравшимся легенду о происхождении названия „Чортовой Лахты", в которую пароход должен был зайти этою ночью.
Разсказ этот повторялся им, по всей вероятности, в сотый раз и всегда с одним и тем же хладнокровием и обстоятельностью.
В стародавния времена, когда острова Ладожского озера были населены только „нечистою силою", явились первые проповедники христианской веры и заняли острова эти силою креста и молитвы. Когда-же монахи высадились на острове Коневец, то бесы бросились толпою строить мост по направлению к ближайшему берегу с тем, чтобы покинуть остров и перебраться по этому мосту на материк. Но им не удалось достроить начатого сооружения, и, преследуемые монахами, они бросились вплавь, достигли ближайшей бухты и поселились в ней. Недостроенный мост и по сей, час можно видеть: он имеет форму длинной песчаной косы, выходящей в озеро по направлению к берегу, а бухта эта с тех пор зовется „Чортовой"...
       Когда я вышел снова наверх, день уже клонился к вечеру, и последние золотые лучи громадного красного светила, опускавшагося в озеро, скользили по его гладкой, зеркальной поверхности, сверкавшей, как расплавленная медь, заключенная в эту громадную котловину.

От Петербурга до Ладоги.