Статью предоставили Марина и Игорь Петровы
сотрудники Куркийокского краеведческого центра.


ОПИСАНИЕ ЛАДОЖСКОГО ОЗЕРА

Глава из книги Николая Озерецковского
"Путешествие по озерам Ладожскому и Онежскому"


Санкт.-Петербург, 1792 год.
Петрозаводск, 1989 г.


Часть 2.


      Плавающие по Ладожскому озеру и живущие вокруг оного россияне обыкли называть главные ветры русскими наименованиями, кои почти те же самые, какие в употреблении у всех наших поморцов, около Белого моря и по берегам Северного окиана живущих[1]. Сии названия ветров суть следующие: веток, зимняк, полуденник, шолонник, запад, подсеверной, северик и меженец. Порядок, каким я имена их здесь поставил, уже довольно показывает, которое из них к какому ветру относится. Набережные жители Онежского озера также их называют.

      В полуверсте от полуторной тони оканчивается берег, принадлежащий е. с. графу Остерману, маленьким ручейком втекающим в озеро, где лежит большой камень, на котором высечен крест. За сим рубежом начинается земля г. баронов Фридрихсов и простирается по берегу до Кексгольмского округа.

      В 17 верстах от вышепомянутой тони лежит на берегу чухонская деревушка Тайбола; не прежде, нежели к ней за восемь верст приближишься, надобно проезжать выдавшийся в озеро мыс, Иголкою называемый, против которого в близком расстоянии лежит небольшой остров, мелким лесом покрытый. За сей остров укрываются иногда небольшие суда во время бури. От мыса Иголки к деревне Тайболе берег идет песчаный и мягкий. Ему соответствует и дно озера, потому производится тут рыбная ловля, которую у гг. баронов откупают прасолы и держат там свои невода, своих промышленников и водовики. Близ берега повсюду растет крупный лес, на котором обитают разные породы мхов из роду ягеля (Lichen). На мокрых местах близ берега часто встречается растение, названное в Ижорском травнике (Flora Ingrica) солнечною росою, а в простом народе во многих местах, особливо около Москвы, под именем царских очей известное, которое тем примечательно, что цвет свой отворяет в июле месяце только в девятом часу поутру, а в двенадцатом перед полуднем паки его закрывает, и что от травки сей, когда она, будучи измята, положится в пресное молоко, жидкость сия сседается. Славный Гофман[2] говорит, что травку сию, для ее красоты и действия, надобно назвать Венерушкою (Venerilla). Действие ее, которое бы соответствовало сему названию, довольно не испытано, а знаю только я, что некоторые невежды, слывущие ворожеями, почитают ее приворотною травою и обманывают ею влюбленных слепцов. Везде также по песчаному берегу растет трава колосник, или, по-сибирски, дикая рожь, до которой дворовый скот очень падок, так что где он по берегу ходит, там редко траву сию с колосом и с листьями найти можно. Напротив того, набережный крестовник, по песку близ воды растущий, с пригожими своими цветками, видом обороченному вверх дном блюду подобными, от того же скота невредим остается.

      Кроме упомянутых растений, находил я на берегу разных насекомых, как-то ночных бабочек, диких пчел и божьих коровок, которые по большей части были живы, но едва ползать могли, утомлены будучи волнением озера, в которое залетают они из лесу при теплой погоде и, не перелетев оного, выбиваются из сил, упадают на воду и ветром с волнами прибиваются к берегу, где и остаются.

      При упомянутой деревушке Тайболе пристанища для судов нет. Она вся состоит из двух чухонских дворов, близ берега лежащих. За нею внутрь земли крупный идет лес, в котором по разным местам находятся чухонские дворы, порознь и отдаленно один от другого стоящие. Все сии лесные жители не столько промышляют в Ладожском озере, которое против их жилищ отдается баронами на откуп прасолам, сколько в Суванд-озере, которое в одной только версте от Тайболы и длины более десяти верст в себе имеет; но как оно местами не очень широко и притом со всех сторон окружено лесом, по причине которого сильные ветры не могут производить на нем большого волнения, то рыбу ловить почти во всякую пору в нем можно. Конец сего озера, к Тайболе подошедший, песчаный имеет берег, на который удобно вытаскивают из воды невода. Рыбы ловятся там следующие: щуки, окуни, ерши, судаки, плотва, ряпушка, корюшка, сиги, угри, налимы, лещи и изредка лососи. Лещи и налимы отменно здесь крупны и жирны. Очень часто один лещ весом бывает в десять фунтов и больше.

      Прямо против Тайболы в лесу, с версту от сей деревушки, лежит высокий песчаный вал, поросший соснягом и ельником, который в отношении к берегу Ладожского озера идет с ним параллельно. От сего вала к озеру видна пологая наклонность, по которой везде встречается такой же булыжник, каким озерный берег усыпан. Почему песчаный оный вал можно почесть старинным берегом Ладожского озера, а наипаче, что и в других местах против озера, как например против полуторной тони, подобные оному валу находятся возвышения и от некоторых гривами называются. По песчаной земле в лесу везде расстилалась лекарственная трава толокнянка, на которой в исходе июня были уже зеленые ягоды. Неразлучно с толокнянкою рос повсюду брусничник, который в ту же самую пору не ягоды, а имел еще на себе цветы. На бористых возвышениях между соснягом и в конце июня попадались еще крупные сморчки, которые цветом были красно-желтые и много походили на кору сосен, возле коих росли.

      Тайбольские жители сверх рыбного промысла и небольшого хлебопашества промышляют также ивовою корою, употребляемою на кожевенных заводах, которую с дерев дерут они весною. Надранную сушат в своих ригах или овинах, сухую рубят сечками в мелкие щепки и потом отвозят в С.-Петербург, где пуд оных обыкновенно продают не свыше тридцати копеек. То же самое делают чухонцы и в других деревнях, так что сей промысел у них почти общий и потому принадлежит к способам их пропитания. Лесные звери, а именно медведи и волки, которых водится там очень много, немало способствуют и к поправлению жителей и к разорению. Поправляются сим промыслом только те, которым зверей сих убивать удается; напротив того, разоряется от них большая часть жителей, у которых часто похищают они дворовый скот. В Тайболе при мне случилось, что волки возле самой деревни съели жеребенка, который по обыкновению чухонцев на ночь оставлен был в лесу со своею матерью. Поутру найдены были одни его кости. Такие приключения очень часто с ними случаются.

      За Тайболою в семи верстах втекает в озеро небольшой ручей, Лососок называемый, на котором построены две пильные мельницы, где лес пилят наибольше весною и осенью, когда ручей оный водою изобилует; летом же недостаток в воде ход мельниц остановляет или по крайней мере часто прерывает, пока вода перед плотиною скопляется. Летом подходят суда к устью оного ручья, где и нагружаются тесом, но в бурную осень стоять они там не могут, потому отвозится отсюда остальной тес в губу Чертовою Лахтою называемую, которая отстоит от оного ручья с лишком на двадцать верст и в которой тес во всякую пору беспрепятственно на суда грузить можно.

      От упомянутого ручья по озерному берегу беспрерывно продолжается весьма крупный лес, и в 15 верстах от ручья следует деревушка Верницы, лежащая на берегу озера. Она состоит из двух только дворов, в которых живут русские крестьяне, но близ ее в высоком и густом лесу находятся обиталища чухонцов, которые вообще любят жить в глуши, так что без указателя не скоро их там и найти можно.

      Против Верниц верстах в четырех от берега лежит в озере остров Коневец, который протяжение свое имеет от южно-восточной стороны в северо-западную. Вся окружность его состоит в 11 верстах; широта его не ровна; самая же большая не более как на четыре версты простирается. Он покрыт крупным лесом, между которым довольно лугов и пахотной земли, весь принадлежит Коневскому монастырю, лежащему против упомянутой деревни Верниц на западном берегу острова. Берег против монастыря песчаный и отмелый; потому для подхода к монастырю проведен деревянный мост, отчасти на воде лежащий. По правую сторону моста находится пристань, срубами от озера обгороженная, которая хотя довольно пространна, но ныне сделалась мелка, и только небольшие соймы заходить и стоять в ней могут.

      Коневской монастырь[3] обнесен четвероугольною деревянною оградою, на которой по углам сделаны небольшие башенки. Внутри монастыря наделано несколько маленьких деревянных домиков, кои расположены близ ограды, а посредине стоит каменная церковь с деревянным сводом и главою. Другая церковь вся деревянная и старая лежит ближе к ограде на правой стороне от входа в монастырь с пристани. В полукаменной оной церкви сооружена гробница над телом преподобного Арсения Коневского чудотворца, который основал сию обитель при великом князе Василии Иоанновиче, отце царя Иоанна Васильевича; но в последовавшие времена монастырь сей разорен шведами и более ста лет был в запустении, даже до времен государя Петра I, при котором паки бытие свое получил, как ниже будет объявлено. В обители сей монахов в бытность мою было только восемь человек. Ими управлял строитель, иеромонах очень неглупый, которого, однако ж, неисправные монахи не очень любили, хотя он от них ни чем себя не отличал: одежду носил такую же как и они, стол имел с ними общий, был к ним ласков и ничем монастырским один не пользовался. Да если бы в отрекшуюся от мира душу и вкралось корыстолюбие, то оно на Коневце не нашло бы себе пищи, которая бы насыщать ево могла. Ибо монастырь сей заштатный, и братия никакого жалованья не получают, а кормятся единственно от острова, на котором имеют пашню, сенные покосы и держат скот. Но главнейшая подпора в их содержании есть рыбная ловля, которую производят вокруг своего острова в Ладожском озере. От сих промыслов не только сами они всегда довольны, но еще угощают своею трапезою всех к ним приезжающих. Обыкновение сие ведется здесь со времен преподобного Арсения, который заповедал братии своей, чтоб они всех пришельцев ястием и питием бесплатежно довольствовали.

      На всем острове Коневце кроме монастыря нет никакого селения; монастырю же принадлежит он по указу государя Петра I, с которого получил я от Коневского строителя следующий список:

      «1718 года Майя в 6 день, по указу Великаго Государя Царя и Великаго Князя Петра Алексеевича, всея великия и малыя и белыя России Самодержца, в Кексгольм Полковнику и Комменданту Авраму Ивановичу Леонтьеву. В прошлом 717 году Июня в 11 день били челом великому Государю Воскресенскаго Деревеницкаго монастыря Архимандрит Иоанникий с братиею: в прошлом де 6901 году преподобный отец Арсений, потрудився во святей Афонстей горе колико время, и прият благословение и образ Пресвятыя Богородицы тоя Афонския горы от игумена Иоанна, прииде в Велико-Новград к Архиепископу Иоанну Новогородскому, и прият благословение от него, отъиде на Нево озеро в Коневской оток, и вселися ту и созда церьковь рождества пресвятыя Богородицы, и обитель согради, и братию совокупи, и пожив лета довольна, ко Господу отъиде в лето 6955 Июня в 12 числе; и по представлении преподобнаго отца нашего Арсения, в лето 7118 как отдан город Корела и Корельской уезд Королю Карлусу, велено игумену Леонтию с братиею, из вышеписаннаго Коневскаго острова, выехать в великий Новгород в Воскресенской Деревеницкой монастырь, и оной де игумен с братиею, из того монастыря выехал с церковною утварью в Деревеницкой монастырь; а ныне де тот Коневской остров со всеми угодьи отдан Тайному Советнику, Генералу Пленипотенциару, Кригс Комисару, Князю Якову Федоровичу Долгорукову; и великий Государь пожаловал бы их, велел оной Коневской остров и остров Восчаной, которой был в присутствии к тому ж Коневскому острову, отдать им с принадлежащими к тем островам угодьи и с рыбными ловли по-прежнему во владение; а они де будут на том Коневском острову созидать святую обитель с прочим населением. И в даче 716 года Марта 24 дня написано: дан Тайному Советнику, Генералу Пленипотенциару, Кригс Комиссару, Князю Якову Федоровичу Долгорукову, в Кексгольмском уезде, на Ладожском озере остров Коневец. В нем по мере пашни перелогу пять десятин; пашни лесом поросло десять десятин; лесу непашеннаго и болот семьсот дватцать восемь десятин; и оной остров с пашнею и со всеми угодьи, и со крестьяны ему Тайному Советнику, Генералу Пленипотенциару, Кригс Комисару, Князю Якову Федоровичу Долгорукову отказан (отдин); а Восчанаго острова в писцовых и в переписных книгах не написано, и что в нем пашни и сенных покосов и всяких угодей, то неведомо. А Июля 13 дня 717 года, бил челом Великому Государю Тайный Советник, Генерал Пленипотенциар, Кригс Комисар, Князь Яков Федорович Долгоруков, чтоб вышепомянутой Коневской остров с угодьи, по ево дачи, отдать Деревеницкому монастырю, и Апреля 30 дня нынешняго 718 года, по имянному Его Великаго Государя указу, за приписанием Светлейшаго Римскаго и Российскаго Государств Князя и Герцога Ижорскаго, Его Царскаго Величества верьховнаго действительнаго Тайнаго Советника, и над войски командующего Генерала Фельдмаршала и Губернатора Губернии Санктпетербургской, Кавалера святаго Апостола Андрея и слона, белаго и чернаго Орлов, и Подполковника от Преображенской Лейбгвардии, и Полковника над тремя полками, Александра Даниловича Менщикова, велено в Кексгольмском уезде Коневской остров, на котором преж сего бывал Коневской монастырь, из котораго монахи с церковною утварью в прошлых годех, как Кексгольм в отдаче был в Шведскую сторону, переведены во оной Деревеницкой монастырь, с пашнею и с сенными покосы и со всеми угодьи приписать и отдать во владение ко оному Деревеницкому монастырю; а Восчаной остров, о котором в челобитье онаго Архимандрита написано, что тот остров был в присутствии ко оному Коневскому острову, осмотреть и описать, и пашню и сенные покосы и прочия угодья измерить в десятины, и учинить тому острову чертеж, и сыскать, кто прежде сего тем островом владел, и ныне не владеет ли им кто? И буде владеет, по какому указу и с котораго года? И о том послать к тебе Его Государев указ; и как тебе сей Его Великаго Государя указ подан будет, и ты б Полковник и Коммендант об отказе вышепомянутаго Коневскаго острова с пашнею и с лесы и с сенными покосы и со всеми угодьи к Деревеницкому монастырю, и о сыске и о досмотре и о мере Восчанаго острова, и о учинении чертежа и о присылке в С.-Петербургскую Губернскую Канцелярию, учинил по вышеписанному Его Великаго Государя имянному указу. Подлинной подписали: Вице-Губернатор Степан Клокочов. Смотрел Иван Бушуев. Пошлин 25 алтын с деньгою взято и в книгу записаны Майя в 6 день».

      По сему указу с того времени, как он состоялся, владели монахи как Коневцом, так и Восчаным островом, на который однако ж особливой жалованной грамоты они не имели и не имеют; потому стараются ныне укрепить его за собою приказным порядком, поелику он и угодьями изобилует и не в дальнем находится от них расстоянии.

      На Коневце великое множество растет ельнику и соснягу, который не только на строение, но и на мачты очень годен. Владельцы острова весьма желают продавать оный лес на корню за самую умеренную цену дабы чрез то больше очистить места для пашни и сенных покосов. На сей единственно конец вырубают они лес близ монастыря и выжигают сечи, чтоб сеять на них хлеб, который изрядно там родится. Выключая пахотную землю и луга все горы и равнины на острове покрыты лесом, в котором растет береза, ольха, ива, рябина, черемуха, можжевельник, калина, клен, жимолость и изредка ясень. Из плодоносных кустов водится черная смородина и малина, которой так много, что всех ягод, когда им род бывает, монастырские жители выбирать не могут. Кроме сего изобилует остров брусникою, земляникою, черникою и голубицею. Есть также по болотам и клюква, но весьма в малом количестве. Из прочих диких растений, которых исчисление по великому их множеству было бы слишком продолжительно, упомяну я только о приморском горохе (Pisum maritimum), как о таком растении, которое между Ижорскими травами не находится, а на Коневце украшает оно песчаный берег острова красно-синими своими цветками и нежными листьями.

      Весь остров совершенно чист от всех ядовитых пресмыкающихся, и изредка попадаются только на нем серые ящерки, а в болотистых местах лягушки. Из зверей водятся там лисицы и зайцы, бывают также и волки, но они на острове не живут, а приходят туда зимою с матерой земли, особливо в марте и апреле месяцах, для промысла тюленей, которые выползают тогда из озера на лед и под грудами оного укрываются. Там волки их ищут и нашед пожирают.

      В заключение об острове Коневце присовокуплю я здесь и басню о Коне-камне, от которого получил он название Коневца. Камень сей лежит на поверхности земли в северо-западной стороне острова версте в полуторе от монастыря, окружен отвсюду лесом и раскиданными дикими камнями, от которых отличается он своею величиною, потому что в окружности своей имеет с лишком двенадцать сажен, а в вышину от земли до поверхности его намерил я в нем семь аршин Он имеет вид треугольника, но как поверхность, так и бока его не ровны по причине горбов и впадин. Громада сия есть отрывок серого гранита, какой уповательно и в горах острова сокрыт обретается. Приезжающие на остров ходят его смотреть из любопытства, которое возбуждает в них следующая повесть. Когда преподобный Арсений, Коневский чудотворец, поселился на сем острове, который нашел он пуст, то спрашивал у набережных жителей, почему называется он Коневцем? Тогда сказали ему, что так называется он по Коню-камню, а Конь-камень получил сие название от старожилых набережных обывателей потому, что каждое лето приносили они ему в жертву по лошади за сбережение их скота, который для корму перевозили они с берегу на остров и без пастуха оставляли его там на целое лето, по прошествии которого покидали одного коня на острове у камня в знак благодарности к невидимым жителям, кои по их мнению под камнем находились и скот их летом охраняли. Оставленный на острове конь зимою обыкновенно пропадал, но тогдашние жители думали, что пожирают коня нечистые духи, под камнем обитающие. Преподобный Арсений, усмотря, что самые рассказчики басни сей не совсем не верили и чертей под камнем живущих как бы боялись, приступил к камню с молитвами, окропил его святою водою и уверил простых людей, что уже черти более быть там не могут; но и тогда были люди, которые сказали, будто бы они видели, что черти в виде воронов полетели оттуда на Выборгский берег в большую губу, которая и по сие время Чертова Лахта называется.

      От Коневца до Чертовой Лахты считают не более шести верст. На сем расстоянии для изведания глубины опускал я в озеро веревку с грузилом, и до дна инде намерил близ 25 сажен. Такой великой глубины от самой вершины Невы даже до Коневца, на расстоянии ста двадцати верст, нигде не находят и в нарочитом расстоянии от берега не более намеривают, как только до шести и до семи сажен. Напротив того, от Коневца, далее к северу, озеро становится от часу глубже, так что в иных местах сажен до полутораста глубины в нем находят.

      Чертова Лахта нарочито далеко от озера внутрь земли простирается, имеет возвышенные берега и такую глубину, что самые большие суда со всем грузом к самым берегам приставать в ней могут. Подобного пристанища между вершиною Невы и сею лахтою по Выборгскому берегу нигде нет. При конце сей лахты лежит русская деревня, одним именем с лахтою называемая, которая состоит из одиннадцати дворов. Крестьяне тут живущие принадлежат барону Андрею Ивановичу Фридрихсу и столько же от него зависят, как и чухонцы, которые на земле его имеют свои жительства. Все различие между русскими и чухонцами состоит только в вере и несколько в языке, но большая часть русских не так хорошо говорят своим языком, как чухонским, и женский пол наибольше язык сей употребляет, так что некоторые из них по-русски говорить совсем не умеют.

      Дворы в упомянутой деревне расставлены по-чухонски, то есть беспорядочно, но большая часть лицом обращены к губе. За деревнею внутрь земли идет лес, в котором расчищены места для пашни и покосов. Лахтяне обыкновенно сеют рожь, ячмень и овес, но окольные чухонцы прибавляют к тому мелкий род гороха и бобов.

      От Чертовой Лахты до Кексгольма озером считают 30 верст. На половине сего расстояния втекает в Ладогу ручей Лососок, которым кончится берег, принадлежащий барону Фридрихсу, и от него начинается округ Кексгольмский. Места к Кексгольму становятся каменистее и лес мельче, особливо чем ближе подъезжаешь к устью реки Воксы, на которой стоит Кексгольм[4], Корелою в старину называвшийся.

      С Ладожского озера к городу Кексгольму версты с полторы надобно подниматься рекою Воксою, которою, однако ж, к самому городу подъехать не можно по причине каменистых порогов, и суда останавливаются ниже порогов на правой стороне против течения реки возле казенных хлебных анбаров, от которых до города чрез ровное поле с версту идти еще надобно. Не доходя до города, во-первых, встречаются большие деревянные домы, построенные за несколько лет для военных команд там находившихся, а ныне впусте оставленные, за которыми следует потом и городское селение. Оно все невелико и состоит из деревянных домов, из которых большая часть едва домами назваться могут. От сего посада дороги идут в левую сторону к крепости, а в правую к другой части города, севернее лежащей. Крепость отделяется от города пустым расстоянием, близ полуверсты простирающимся, и отовсюду окружена водою реки Воксы, которая перед крепостью разделяется на большие рукава, текущие порознь в Ладожское озеро и объемлющие пространный остров, на котором лежит вся вышесказанная селидьба и крепость.

      В городе как церковь, так и все строение деревянное; рынка совсем нет, а есть кой-где между домами маленькие лавки с маловажными товарами. В северной небольшой части города церковь лютеранская также деревянная, а в крепости каменная греко-российская. Внутри жительства повсюду царствует пустота и безмолвие, а окрестные места представляют глазам только дикий лес, бугры песку и кучи камней.

Река Вокса хотя не судоходна, но очень изобильна водою, которая по причине порогов весьма часто разливается в стороны и делает множество островов. Примечено, что в реке сей количество воды годами бывает больше или меньше, и сие приписывают неровному количеству выпадающего снега, который, растаивая, сообщает воду реке Воксе. От избытка ж воды как в Воксе, так и в других реках, в Ладогу впадающих, производят повременную прибыль или убыль воды в самом озере, в котором лет по семи сряду вода бывает высока и год от году прибывает, а потом начинает упадать и скоро или медлительно в самой вещи умаляется. О сем явлении многие из набережных жителей с уверением рассказывают, но рассказов своих никакими верными наблюдениями подтвердить не могут и никто из них не знает, до какой высоты вода в озере прибывала и как низко упадала? Ныне несколько лет сряду, по примечаниям жителей, вода в озере идет на прибыль и против прежних годов нарочито возвысилась, следовательно есть возможность определить степень ее возвышения, наблюдая отныне, сколько в последующие годы прибудет или унизится. Но при сих наблюдениях, которые для верности в разных местах около озера делать надобно, необходимо нужно примечать и обстоятельства, которые прибыль или убыль воды производить могут, как-то количество снега, дождя, туманов, красных дней и пр., чтоб после вероятную причину сего явления открыть было можно.

      Кексгольм, окружен будучи отвсюду водою, натурально должен изобиловать рыбою, но вместо того бывает она там столь редка, что в летнюю пору, как например в июне, едва получить ее можно. Иной причины сему я не слыхал, как только что нет ей лову и что лов обыкновенно бывает под осень, когда сиги из озера поднимаются в Воксу и, дошед до порогов, против города лежащих, которые отменной вышины не имеют, под ними останавливаются, и тут ловцы, сидя на скамейках, черпают их из воды сачками в великом множестве.

      Июня 25 числа в пустом и безмолвном Кексгольме появился народ, который толпами стекался к пристани, где я стоял на судне, и оказалось тут много лодок для отвоза людей на остров Валаам, на котором перед Петровым днем годовая бывает ярманка. В поход сей собрались и старые и молодые, и малые и большие обоего пола люди, так что он походил на течу лапландских пеструшек (Mus Lemmus)[5], которые по временам такие же делают путешествия и берутся неведомо откуда; притом как зверькам сим во время течи нередко случается родить, так и с кексгольмскими на Валаам ездоками то же самое приключается; по крайней мере в 1785 году при мне сие сделалось, что на одной непокрытой лодке, людьми наполненной, беременная женщина среди озера благополучно разрешилась от бремени, с которым поехала из Кексгольма на Валаамскую ярманку. Я наведывался о причине, побудившей оную женщину в тяжелом ее состоянии ехать на Валаам, и мне сказано, что она поехала только для прогулки и наипаче для того, что другие туда же ехали.

От Кексгольма до Валаама иные считают 60, другие 90 верст, ибо расстояние сие мерено ли когда, неизвестно, потому кто скорее оное проедет, тому не столь длинно оно и кажется, а кто греблею и еще во время противного ветра или тумана принужден бывает туда тащиться, тот больше и верст сказывает. Обыкновенно из Кексгольма отправляются туда ездоки июня 25 и 26 числа, на Валааме же бывают по 30 июня, ибо вся ярманка не более трех дней продолжается. Для сей ярманки из Кексгольма отправился я на Валаам, куда поспел в одни сутки.

      Остров Валаам в окружности имеет 27 верст. Берега его инде состоят из каменных утесов, которых верхи покрыты лесом, инде из отлогих скатов и подолов гор, которыми испещрен весь остров. Во внутренность его с разных сторон простираются из озера великие губы или заливы, коих направление, длина и ширина весьма различны. При одном из сих заливов находится Валаамский монастырь[6] в северной стороне острова и лежит по левую сторону залива, которым с озера к нему подъезжают и который около трех верст длины в себе имеет. Залив сей позади монастыря не в дальнем расстоянии оканчивается, и пред концом его, по ту же сторону с монастырем, построены для ярманки деревянные лавки и светлицы для постою приезжим. Сии последние лежат близ губы под горою, а монастырь стоит нарочито на высокой горе.

      Поверхность горы, на которой лежит монастырь, состоит из пространной ровной площади, откуда немалую часть острова и Ладожского озера видеть можно. Вообще местоположение монастыря весьма красиво и, можно сказать, величественно, но монастырское строение нимало ему не соответствует. Оно состоит из деревянной ограды, в которой церковь с колокольнею и монашеские хижинки также деревянные; но в бытность мою там начали строить как церковь, так и кельи каменные. Обитель сия давно бы могла быть каменная, особливо когда покойная императрица Елисавет Петровна пожаловала на выстройку после пожара восемь тысяч рублей, на которые построены только вышесказанные лачуги. Видно, что тогдашние монахи лучших жилищ не заслуживали, и жалеть можно об оных осьми тысячах, что государственная казна бесполезно их лишилась. Нынешние, напротив того, пустынники заслуживают иметь лучшую обитель; они ведут жизнь трудолюбивую; в обществе их, которое состоит по крайней мере из двадцати человеков, не видно ни малого несогласия; они ничего не имеют порознь, а всем владеют вместе; но паче всего похвальна их трезвость, которую наблюдают очень строго и не впускают к себе на остров ни вина, ни водки, как только во время ярманки; да и тогда не только сами напитков оных не употребляют, но еще сожалеют о посторонних, коим вино нравится, ропщут на привозящих оное целовальников и желают, чтоб лучше не было у них ярманки, нежели чтоб во время оной привозимо было горячее вино. Ибо хотя все они совсем ево не пьют, но все так же боятся, чтоб кого-нибудь из них не соблазнил пример приезжих или не искусил дьявол.

      На всем острове Валааме кроме монастыря нет никакого другого селения, а находятся только в разных местах пустые хижинки, нарочно построенные для большего уединения валаамским пустынникам, из коих иные удаляются туда от своей собратий и живут в них по нескольку недель и месяцев. Для сих пустынек избраны места самые красивые, где взор наслаждается приятностию дерев, произрастений, каменных утесов и долин, а душа питается размышлениями, кои рождает тишина и уединение. Но и без сих пустынек пребывание в самом монастыре столь уединенно, что кроме годовой ярманки очень редко бывают там приезжие люди. Окружающее остров сей Ладожское озеро отделяет валаамских пустынников от сообщения с набережными жителями и никто из них туда не издит как разве по случаю, потому Валаамский монастырь наиспокойнейшим может быть убежищем для таких людей, кои в обществе исполнили долг человека и гражданина и тем заслужили, чтоб оно позволило им препровождать остальную жизнь в совершенном спокойствии, не требуя от них больше никакого служения. Но грешно бы было, если бы такое спокойствие без разбору давалось людям обществу не служившим, которые одним только отрицанием от мира право на то снискивают.

      Ибо хотя Валаамский монастырь на содержание свое жалованья из казны не получает[7], но он пользуется не одним только Валаамом, а еще многими другими островами, поблизости от него на озере лежащими, которые изобилуют лесом, сенными покосами и рыболовными урочищами. Угодья сии довольное доставляют пропитание как пустынникам оным, так и набережным жителям, которые из доли от промысла или из платы на монастырь работают. На Валааме близ самого монастыря имеются пашни, овощные огороды, луга и паствы для монастырского скота. Заливы простирающиеся из озера внутрь острова довольствуют обитель рыбою; окружные ж тони для рыбной ловли ежегодно откупают у монахов набережные жители. Тридневная ярманка приносит монастырю ежегодного доходу от двух до трех сот рублей, которые собираются за лавки с купцов и за молебствия с православных[8]. Сверх того нередко получает обитель сия хорошие подаяния от набожных людей как из С.-Петербурга, так и из других городов, откуда неизвестные иногда особы присылают ей муку, крупу, горох и другой харч.

      При таком довольстве всего для жизни потребного, в безмолвной тишине и спокойствии пустынники оные блаженную ведут жизнь и имеют действительно причину вести себя соответственно своему званию, в чем и не можно не отдать им справедливости. Ибо живут они благонравно и ежедневно отправляют установленное церковнослужение; обедний и вечерний стол имеют все вместе, причем обыкновенно глубокое наблюдается молчание, для сохранения которого один из братии громко и явственно читает, стоя, какую-нибудь церковную книгу, когда другие брашно свое вкушают. Обыкновенная их пища состоит во щах, ухе и каше. Яств сих по тарелкам они не разливают, а все вместе черпают их из больших деревянных чаш деревянными ложками, и салфеток для утиранья не держат, отчего видеть их за столом, а особливо сидеть с ними вместе показалось мне хотя не совсем претительно, однако же и неприятно. Во время стола прислуживают из них младшие; по окончании оного все вместе громогласно читают молитву и расходятся по своим кельям, где упражняются в разных рукоделиях, как например, точат кленовые ложки и чотки, вырезывают кипарисные кресты и пр., а в летнее время работают в огородах, пашут землю, жнут хлеб и косят сено. Строитель Назарий во всех сих работах равное с другими принимает участие.

      Кроме пахотных мест, лугов и лесу, находится на острове хорошая глина, которая употребляется на делание кирпичей для начатого каменного строения. Кирпичи делаются верстах в трех от монастыря наемными работниками, которые за тысячу кирпичей с подрядчика получают по полтора рубля, а подрядчик за ту же тысячу берет с монастыря по три рубли. Возле глины, которая цветом светло-синяя и лежит в долине под самою поверхностию земли, находится и песок по край бора, соснягом покрытого. При самом сем месте сделаны печи для обжигания кирпича и большая изба для житья работникам, которых в бытность мою было там 42 человека, и все они пришельцы из Ярославля. Известь жгут близ монастыря из мраморного щебня, который привозят на судах с острова Ювёня, лежащего верстах в тридцати от Валаама близ города Сердоболя, где добывается бледно-зеленый мрамор для казенных в С.-Петербурге строений. Деньгами на строение, по сказкам валаамского строителя и монахов, снабдевает обитель сию Новогородский и С.-Петербургский митрополит Гавриил.

      Кроме всего сказанного имеют валаамские пустынники на острове своем великое множество такого вещества, которым они не пользуются, а именно железной руды, которая лежит на самой поверхности земли сливными камнями темно-красного цвета и составляет целые горы и стоячие над водою утесы. Руда сия находится в той самой горе, на которой стоит монастырь. С первого виду кажется она твердым диким камнем, но когда ударишь о такой камень молотом, то он растрескивается и распадается наконец в разнообразные глыбы, кои зернисты и сложением своим походят на дресву Если же кусок такого камня разобьешь молотом в мелкий порошок и приложишь к порошку сему магнит, то железные частицы прилипают к нему в таком множестве, что весь почти разбитый камень без большого остатка пристает к магниту, из чего смело заключить можно, что руда сия железом должна быть изобильна. Заключение сие подтверждает известный железный песок, который в С.-Петербурге продается в лавках и привозится с острова Валаама, где находится он в трех только местах, а именно у креста неподалеку от монастыря, в Никоновой пристани и на Военном островке в Баенной пристани. Он выметывается из озера на упомянутые места сильным волнением во время жестоких бурь, а в тихую погоду совсем его там не бывает. Весьма вероятно, что тяжелый сей песок не издали водою туда приносится, а вымывается сильными ударами волн из самого берега, водою окруженного, из чего явствует, что железная руда от поверхности острова далеко внутрь земли простирается, и, судя по песку, который походит на чистое железо в порошок превращенное, не без основания думать можно, что в глубине земли железная руда еще добротнее, нежели какова она на поверхности острова Но и сия столько имеет хороших признаков, что заслуживает испытание искусных рудоплавильщиков. Я знаю, что на острове Валааме не найдутся все удобности к заложению на нем железоплавильного завода, потому что нет там реки для заводского пруда потребной и не имеет он столько на себе лесу, чтоб на многие годы для завода стать его могло; но как остров сей лежит недалеко от Выборгского берега, который и реками и лесом изобилует, то железную руду, добывая на Валааме, водою можно возить на берег и там плавить.

      Лес на Валааме наибольше изобилует соснягом, который на каменистых борах редок, но по низким и суземистым местам растут всякие другие деревья, между которыми нередко попадается клен. Возле монастыря находится целая кленовая рощица, в которой показывают пустынники могилу некоторого шведского принца. Могила сия не имеет никакого надгробного камня и, следовательно, никакой надписи, а лежит на ней тонкая большая плита, которая по небрежению жителей раздавлена лошадью. По сказкам монахов, погребенный там некогда принц занесен был на Валаам сильною бурею и, потеряв у сего острова свое судно, остался на нем до конца своей жизни... На каменных холмах по острову между мхами попадается шиповник (дикая роза), который вышиною бывает не более фута, однако ж приносит бледно-красные цветки и ягоды. В тенистых местах между деревьями растет волчья липа (Daphne mezereum), известная под именем ягодок, которой едкая кора нарывает на теле человеческом пузыри, а ягоды причиняют жар и опухоль на щеках, если ими натереться, как то делают иногда деревенские ребята; но несмотря на сию едкость, избные тараканы весьма до деревца сего жадны, объедают на нем листья, и оглодывают кору до самого дерева, что много раз изведать мне случилось, когда, принося из лесу его ветви, оставлял их на ночь в крестьянских избах. Все другие деревья, какие в северных странах водятся, растут также  и на сем острове, на котором из плодоносных кустов плодовитее всех малина.

      Из зверей на Валааме видел я одних зайцов, а в губах, которые от озера внутрь острова простираются, показываются временем небольшие черные тюлени, которые выходят из воды на камни и на них покоятся. Они нередко заползают в мережи, кои ставятся для рыбы в узких перешейках заливов. Сюда заходят они для поядения рыбы, в мережи набившейся, которую пожрав, прогрызают и самые снасти, чтоб выдраться из них опять на волю. Часто также хватают тюлени за рыбок на крючки насаженных и попадаются вместо рыбы, для которой крючки в озеро опускаются. Случается иногда вытаскивать тюленей и в неводах, которыми ловят рыбу, но обыкновенно бьют их из ружей и сала снимают с тюленя около двух пудов.

      Когда я делал сии наблюдения, то между тем продолжалась на Валааме ярманка, на которую очень много съехалось народа со всей окружности Ладожского озера. Купцы олонецкие и тихвинские, а особливо первые, навезли туда разных товаров и расклали их в монастырских деревянных лавках, которых числом до осьмидесяти. В лавках у них были разные шелковые материи и платки, ситец и выбойка, холст и крашенина, белые выделанные кожи, медная и железная посуда, перстеньки, запонки, иглы и всякий щепетильный товар. Покупщики сих товаров были набережные обоего пола жители; они приезжали туда на соймах или больших лодках и как места в монастырских покоях всем им недоставало, то многие препровождали ярмоношное время на своих судах и в них ночевали. Торговый шум утихал ночью не надолго; светлость и краткость тогдашних ночей не позволяли долго просыпать в таком месте, где всяк множеством хлопот казался быть занят. Деревенские женщины и девки ранее всех от сна пробужались и, вставши, немедленно бросались к воде, чтоб умываться. Действие сие продолжается у них немало времени, потому что оне, во-первых, полощутся водою, потом моются мылом, которое смыв, натираются белилами и, натершись, стоят или сидят на судах без всякого действия, давая время белилам хорошенько вобраться в кожу. После сего бережно смывают их с лица; и как многие из них зеркал не имеют, то смотрятся в воду и помощию сего зеркала уравнивают на себе подложную белизну, которую наконец прикрашивают румянами; надевают на себя кумашные сарафаны и повязываются алыми платками или лентами и тогда уже с судов своих сходят. Многие без сумнения уборку сию похулят, особливо за излишнее употребление белил, которые составляются из вредной свинцовой извести, но поелику деревенские женщины убираются таким образом только во время ярман-ки, а в домах у себя в одни большие праздники, то беленье сие нимало лиц у них не портит, а доказывает напротив того их опрятность, веселость духа и охоту нравиться, когда есть кому казаться. Из сего ясно также видеть можно, что в нравах их грубости нет и что народ, который печется о убранстве, весьма способен к принятию просвещения ему приличного.

      Июня 29 дня народ стал разъезжаться, и к вечеру ярманка совсем кончилась, так что на Другой день окружность валаамской обители как бы опустела, и тогда-то пребывание на Валааме чувствительно сделалось скучно потому наипаче, что веселая ярманка еще в свежей была памяти. Мне оставалось списать чертеж сего острова, который окончив, отправился я в город Сердоболь[9], в 40 верстах от Валаама лежащий, который по-финляндски называется Сордавала и до которого от Валаама считается 25 верст открытым озером и 15 верст губою, при конце которой он лежит. Губа сия, так как и все расстояние от Кексгольма до Сердоболя на 90 верст по Ладожскому озеру простирающееся, изобилует разной величины и вышины каменистыми островами, из которых иные голы, а другие поросли ельником. Город Сердоболь лежит на косогоре, вдавшемся мысом своим в упомянутую губу; строение в нем все деревянное; населен по большей части финнами, которых в тамошнем мещанстве 606 человек считается. Из них очень немногие имеют при домах своих лавочки с мелочными товарами, некоторые производят небольшое хлебопашество, а большая их часть различными перебиваются способами. Зажиточные и почетные обыватели в разном расстоянии от города имеют свои земли (по тамошнему, гейматы), с которых получают как хлеб, так и всякие съестные припасы для собственного только содержания, от которого на продажу немного остается, и потому безземельным людям, при должностях там находящимся, ежедневную для себя пищу доставать там очень трудно. Вообще сердобольские жители больше кормятся покупным в Ладоге и в Шлиссельбурге хлебом, нежели своим собственным, который хотя и хорошо там родится, но каменистые места довольно сеять его не позволяют.

      Поелику жители в сем городе и в окрестностях по большей части лютеранского исповедания, то в Сердоболе позади жила на горе находится для них изрядная деревянная церковь; российской же церкви в самом городе нет, а стоит она в двух верстах от города по левую сторону губы, которою надобно туда ездить из города. При церкви сей живут только священник и дьячек, и она уже очень ветха, хотя прихожан к ней и довольно много, а именно 660 человек мужеского да 580 женского пола. Прихожане сии суть наиболее кареляки и по-российски не разумеют, потому священник толкует им церковную службу на их языке, на котором печатных церковных наших книг еще не имеется. Но как все тамошние наши священники финский язык хорошо разумеют и есть из них учившиеся в семинариях, то такие могли бы перевесть по крайней мере нашу службу на финский язык, что по многим причинам было бы полезно.

      Хотя в Сердоболе никаких рукоделий по сие время не заведено, кроме того, что начали делать там поярковые шляпы, однако в городе сем издавна ежегодно бывает ярманка в генваре месяце и продолжается целую неделю. На ярманку сию кроме россиян съезжаются российские и шведские финны и карелы. Важнейшие вещи, которые они привозят, суть шкурки куниц, выдр, норок, рысей и пр. Цена рысьей шкурки обыкновенно от шести до семи рублей простирается, то же стоит и выдра.

      К Сердобольской округе принадлежат восемь погостов, в которых жителей, состоящих в подушном окладе, по последней переписи считается 15 837 человек, а именно:

В Сердобольском погосте . . . . .                         4188.

В Якимварском      »       ....                         3803.

В Рускальском       »    .....                           440.

В Имбилацком      »       ....                         1682.

В Шуйстамском      »       ....                         1241.

В Рускальском и Пелгиярвском . . .                         1374.

В Соярвском        »       ....                         1377.

В Салминском       »    .....                         1732.

      Из сих погостов Сердобольский, часть Рускальского, Имбилацкий, Соярвский и Якимварский государевы, а прочие принадлежат разным помещикам, как-то большая часть Рускальского и весь Пелгиярвский графу Бутурлину, Шуйстамский генерал-порутчику Кашкину, Салминский графам Орловым.

      В Рускальском погосте в 30 верстах от Сердоболя внутрь земли, близ большой дороги к Нейшлоту, находится в горах прилежащих к шведской границе известная Рускальская мраморная ломка, где добывается мрамор наиболее пепельного цвета с желтыми и зеленоватыми струями; но в кряже гор, которого окружность близ пяти верст простирается, находится также мрамор и других цветов, выключая голубой и красный, а именно есть там зеленый мрамор с примесью белых, желтоватых и черных прожилков и пятен, есть серый, белый и черный вместе струями, прожилками и полосами, есть несколько бурый и серый с белыми крапинками. Наиболее работа производится в горе Белой, где ломают пепельный мрамор, который тем лучше становится, чем далее работники в глубину подаются. Для сей работы нанимаются от казны вольные люди, и мрамор употребляется в С.-Петербурге на разные казенные здания. Его привозят сюда подрядчики на крепких галиотах, на которые нагружают оный за четыре версты от Сердоболя в реке Гелюле, впадающей в Сердобольскую губу. До пристани, на Гелюле находящейся, от Рускальской ломки считается около 30 верст, чрез которые мрамор возят сухим путем, что немалого стоит труда и иждивения. Подробное описание как сей, так и других мраморных и каменных ломок в прошлом 1787 году издал на немецком языке сердобольский лютеранский протопоп Алопеус (Beschreibung der in Russisch-Kaiserl. Carelien besindlischen Marmor und andern Steinbruche, Berg und Steinarten. Von Samuel Alopous. St. Peterbourg. 1787 beh Schnoor.)[10].



[1] Плавающие по Ладожскому озеру... россияне обыкли называть главные ветры русскими наименованиями, кои почти те же самые, какие в употреблении у всех наших поморцов, около Белого моря и по берегам Северного окиана живущих. — Это представление Озерецковского объясняется тем, что побережье Ледовитого океана он посетил ранее берегов Ладоги. Там он и познакомился с народными наименованиями «ветров» — румбов компаса. Фактически же названия румбов поморского компаса изначально сложились именно у ладожан, выходцев из Новгорода, а отсюда, по мере продвижения в Двинскую землю и в Поморье, получили и там свое хождение. При этом ладожская терминология претерпела на севере некоторые изменения.

[2] Гофман Петр (даты жизни неизвестны) — один из первых отечественных ботаников, профессор и доктор Петербургской Академии наук. Его основной труд «Собрание любопытства достойных предметов из царства произрастений, содержащее в себе изображения главнейших целительных и домоводственных прозябений, с описанием о родине, качествах, действии и употреблении оных» (1803). Издание сопровождалось цветными (раскрашенными от руки) рисунками растений. Большая часть экземпляров книги погибла при пожаре Москвы в 1812 году, а сохранившиеся представляют большую библиографическую редкость.

Интересно, что после выхода в отставку Гофман жил в селе Носкове Дмитровского уезда Московской губернии, т. е. в непосредственной близости от села Озерецкого —  родины Н. Я. Озерецковского.

[3] Коневский (Коневецкий) монастырь — основан в 1393 году иноком Арсением, который, согласно легенде, принес сюда с горы Афон икону божьей матери. Сохранившиеся до наших дней постройки (колокольня, каменный собор, две небольшие церкви и часовни) — все XIX века.

[4] Кексгольм — ныне г. Приозерск — районный центр одноименного района Ленинградской области — древний город Корела. Возник в конце XIII — начале XIV века как город русских и карельских поселенцев и являлся административным и культурным центром на Карельском перешейке. Ко времени путешествия И. Я. Озерецковского Кексгольм еще сохранял роль стратегически важного пункта на границе между Россией и Швецией, но экономическое значение города было невелико.

[5] ...походил на течу лапландских пеструшек... — Лапландская пеструшка или норвежский лемминг — мелкий грызун из подсемейства полевок. Ассоциация с течей лапландских пеструшек возникла у Озерецковского в связи с личными наблюдениями этого явления. В «Описании Колы и Астрахани» он вспоминал, как пеструшки «изнутри Лапландии приходят к морским берегам, пускаются плыть морем, в котором наибольшая часть потопает, а некоторым удается достигнуть до островов, на которых и остаются. Ко времени течи в самую Колу приходят из тьмы и в великом сообществе спутниц до того бывают смелы, что грызутся, когда в дороге сделает им кто-нибудь помешательство».

[6] Валаамский монастырь — возник не позднее XIV века. В настоящее время на острове Валаам создается историко-архитектурный и природный музей-заповедник.

[7] Так было во время моего там пребывания, но после сделан он штатным монастырем.

[8] В Валаамском монастыре находятся мощи преподобных чудотворцев Сергия и Германа.

[9] Сердоболь — ныне г. Сортавала Карельской АССР — основан в 1617 году и с тех пор играл значительную роль в качестве порта, связывавшего южную Карелию с Балтикой, а также торгового центра, где происходили ярмарки пушнины и домашнего скота.

[10] Алопеус Самуил (1720—1794) — пастор в г. Сердоболе, затем — старший пастор южной Карелии. Окончил академическую гимназию в г. Або (Турку), после 1755 года направлен в Сердоболь. Проявил большой интерес к естественным наукам, в особенности к геологии. Его наблюдения охватили обширные территории Карелии, в том числе окрестности Петрозаводска, ему приписывается, в частности, открытие в 1765 году месторождения мрамора в районе Рускеала. Его книга «Краткое описание мраморных и других каменных ломок, гор и каменных пород, находящихся в Российской Карелии», написанная на немецком языке, одновременно была переведена на русский язык. Содержание труда шире заглавия. Он посвящен характеристике природы южной Карелии в целом, ее водам, описанию островов Ладоги и т. д. Алопеусу принадлежит также статья «Воды, находящиеся в Карелии» в «Трудах Вольного экономического общества». По существу, сочинения Алопеуса являются первыми исследованиями в области краеведения в Карелии. Умер и похоронен в Сортавале.




Часть 1 2 3


наверх
В нашем магазине не самая низкая цена сустанона, этот препарат изначально очень дорогой.